Бернштейн о ловкости и ее развитии audio. Николай александрович бернштейн о ловкости и ее развитии

История знает немало примеров, когда художники не понятые и не принятые современниками, впоследствии причислялись к великим. В науке подобное - большая редкость. Лишь иногда крупные открытия не получали признания при жизни их авторов. Так произошло, например, с работами Грегора Иоганна Менделя - основоположника учения о наследственности, генетики (1822-1884). Зато известны случаи, когда ученого, уже добившегося признания, вдруг подвергали преследованию: дискредитировали его открытия, изымали из библиотек созданные им книги, выгоняли с работы, навешивали политические ярлыки. Правда, такого рода дикости случались нечасто: после эпохи инквизиции подобное бывало, пожалуй, лишь в сталинские времена в нашей стране да в гитлеровской Германии.

Так произошло с Николаем Александровичем Бернштейном (1896-1966). Видный ученый, член-корреспондент Академии медицинских наук СССР, он в 1947 г. был удостоен высшей государственной премии, называвшейся тогда Сталинской, а в 1949 г. объявлен космополитом, вульгаризатором и сочинителем лженаучных теорий.

Вчитаемся в рецензии того времени. Впечатление - идет война. Вот тяжелая артиллерия - газета «Правда», 21 августа 1950 г., статья П. Жукова и А. Кожина: «...Бернштейн расшаркивается перед многими буржуазными учеными. Называя имя реакционера Шеррингтона (СНОСКА: Шеррингтон Ч. С. (1859-1952)-английский физиолог, основатель научной школы, иностранный член-корреспондент АН СССР. Автор, фундаментальных открытий в области нейрофизиологии. Нобелевская премия 1932 г. (СНОСКА: из «Советского энциклопедического словаря», 1980) и других иностранных физиологов... Бернштейн нагло клевещет на Павлова... «Открытия» Бернштейна - образец голой биологизации и механицизма... Путаные антипавловские поучения Бернштейна наносят прямой вред делу физической культуры».

Вот орудия среднего калибра - журнал «Теория и практика физической культуры», № 5, 1949 г., статья «На порочных позициях» профессора А. Н. Крестовникова: «Н. А. Бернштейн нарушил принцип партийности и историзма... вульгаризировал и извратил... проявил низкопоклонство перед зарубежными учеными... умалил значение И. П. Павлова... льет воду на мельницу зарубежных физиологов... Его работы... механистичны и идеалистичны... характеризуют антипатриотическую сущность взглядов Н. А. Бернштейна».

Н.А. Бернштейн (1896-1966) – выдающийся ученый, физиолог, создатель нового направления в науке – «физиологии активности».

Бернштейн рассматривает организм как «созданную в процессе эволюции активную целеустремленную систему», а не как пассивную и отвечающую лишь на стимулы внешней среды. Поэтому, по его мнению, организм нельзя изучать в лабораториях (особенно, на примере мышей), но только в его естественных условиях.

Деятельность нашего организма очень сложна. В физической культуре выделяют 4 психофизических качества: сила, быстрота, выносливость и ловкость. Сила – целиком физическое качество организма. Быстрота сочетает в себе что-то от физиологии, но что-то уже и от психологии. Качество выносливости еще более комплексно. Здесь необходимо задействовать и скооперировать все органы и системы тела.

Качество ловкости еще труднее. Ловкость – функция управления, и главное место по ее осуществлению занимает центральная нервная система. И работать, чтобы добиться ловкости, ей приходится очень много.

Ловкость – разностороннее качество. При том, не врожденное и далеко не неизменяемое, но, наоборот, качество, которое поддается упражнению. То есть ее можно выработать в себе. Ловкость мирится с тем «телесным инвентарем», который дан человеку природой и развивается на основе того, что имеет. Ловкость нельзя измерить ни в килограммах, ни в метрах, она уникальна у каждого и индивидуальна. Но при этом она стоит «за спиной» скорости, выносливости и силы, измерить которые не составит труда.

При этом, можно выделить ловкость двигательную и ловкость психологическую, грань между которыми очень тонкая. Двигательная ловкость – это своего рода двигательная находчивость, но эта находчивость со временем перерастает в умственную изобретательность.

Определение «ловкости» дать трудно, пока можно сказать лишь то, что это быстрое и успешное решение нелегких двигательных задач, внезапно возникающих трудностей, препятствий. Например, для ходьбы по асфальту особой ловкости не требуется, а вот для ходьбы по канату ее потребуется очень много.

Итак, сначала стоит разобраться в физиологической природе ловкости.

Как совершаются наши движения? Двигательный аппарат человеческого тела – костно-суставно-мышечная система – очень сложно устроена, имеет множество степеней свободы. По сути, мы может двигать руками, ногами, корпусом во всех направлениях! И не только целиком руками или целиком ногами, но вплоть до каждого пальца и каждой фаланги! А если рассмотреть устройство нашего языка и глаз? Насколько быстро и точно они могут двигаться, отвечая нашим потребностям.

Теперь становится понятно, какая сложная работа совершается при управлении всем этим аппаратом. И, если бы все эти операции выполнялись сознательно, не хватило бы никакой «оперативной памяти». Если попросить нас поднять руку, мы поднимаем, и далее непроизвольно опускаем ее. Скорее, удерживание ее требует произвольности.

Теперь немного отойдем от человека и взглянем на автоматизированные машины, часто огромные, например, в типографии. Эти машины работают без присмотра человека, выполняя свои операции «сами». Но при этом они имеют лишь одну степень свободы, совершая лишь вынужденное движение. То есть каждая деталь рычага движется по одному и тому же строго определенному пути. Машины кажутся такими сложными по виду, но принадлежат к числу таких простых систем по сути.

У человека суставы, имеющие лишь 2 степени свободы, принадлежат к числу бедных. У нас их сотни и тысячи. И как же избежать «двигательной анархии»? Как выбрать нужное движение? Только, если за каждой из степеней свободы будет вестись «слежка» определенным видом чувствительности. То есть в управлении нашим организмом появляется уже две сложности: распределение внимания между десятками подвижных шарниров и преодоление избытка степеней свободы, которыми насыщено наше тело.

Даже с закрытыми глазами мы можем всегда точно сказать, в каком положении находится наша рука или нога. При этом, если мы отлежим руку, мы далеко не всегда можем точно определить, где она вообще сейчас находится. То есть все это – далеко не само собой разумеющееся.

Третья трудность управления двигательным аппаратом – наши мышцы. Они могут приводить кости в движение только посредством тяги, мышцы слишком мягкие и не могут толкать. Но эту проблему организм в той или иной мере преодолел. Каждое из направлений подвижности (степени свободы) обеспечено парой мышц взаимно-противоположного действия (как, например, мышцы сгибатели и разгибатели). Одна мышца тянет кость, другая в этот момент расслабляется и, наоборот. Суть сложности состоит в другом – в упругой податливости мышечной тяги. Наши мышцы – не металлические поршни, а, скорее, упругие пружины. Это все равно, что рисовать карандашом, держа его за привязанный резиновый жгут! Мы можем совершить одно и то же движение 10 раз, но результат будет каждый раз разный. Результат зависит от множества побочных причин. Чтобы достичь результата, нужно все контролировать, причем очень точно, одновременно многими органами чувств, да и то прежде надо наловчиться.

Поняв все трудности, разобрав их, мы можем дать уже определение координации (что еще не совсем ловкость, но близка к ней). Координация – преодоление избыточных степеней свободы наших органов движения, т.е. превращение их в управляемые системы. Все наши движения напрямую связаны с органами чувств. Только при получении сигнала от органов чувств, возможна корректировка движения. Иначе как нашему двигательному аппарату понять, сделали мы правильно или нет? Если мы считали, что движение выполняется просто: появляется необходимость, дается указание к движению, поступает информация о выполнении движения – то это не так. Одновременно с этим задействуется огромное количество каналов чувствительности: к мозгу непрерывно текут корректировочные потоки с информацией о том, как выполняется движение. По ходу движения мышца сокращается, раздражает этим какой-нибудь из чувствительных аппаратов, а он немедленно сигнализирует об этом мозгу. Мозг в ответ на это отправляет исправление по движению и т.д. и т.д. по кругу. И чем сложнее задача, тем больше контроля, в т.ч. зрительного нам требуется. Но только при условии, что мы привыкли делать ее под контролем зрения.

Если же мы научились делать что-либо, например, завязывать галстук, без контроля зрения (то есть не смотрелись при этом в зеркало), то контроль зрения разладит все движение. В данном случае зрительный контроль непривычен, он отвлекает на себя внимание.

Наша центральная нервная система всегда исходит из целесообразности. И если какой-то орган в данный момент подходит для сенсорных коррекций по движению, ЦНС тут же мобилизует его. Зрение – главенствующий орган, участвует в сенсорном управлении огромного количества движений. Слух мобилизуется в меньшей мере, но вкупе с другими системами. А вот у животных он очень важен, равно как и обоняние. И т.д.

Если рассматривать эволюционное развитие нервной системы, то мы увидим, что она развивалась поуровнево. Был некий уровень Х, его было недостаточно и формировался некий новый уровень Y и обеспечивал новый пласт движений. Но уровень Y отвечал требованиям движений не всегда до конца. И вдруг оказывалось, что у старого уровня Х есть необходимые сенсорные коррекции, чтобы также следить за движениями. Конечно, у уровня Y есть самые нужные, самые новые сенсорные коррекции. Но при этом у старого уровня Х – те, без которых движение бы распалось, движение бы не ладилось. То есть не первостепенное, но все равно нечто важное. Итак, уровень Y занимает положение ведущего уровня, т.е. берет на себя самые основные коррекции, ответственные за смысл движения. Низовой уровень Х делает движения глаже, быстрее, он выполняет роль «смазки у машины». Эти вспомогательные коррекции обеспечивают движению его подкладку, фон. Поэтому нижестоящий уровень Х будет называться фоновым.

Чтобы стало понятнее, приведем пример. Мальчик бежал и на бегу, подпрыгнув, ловко сорвал с дерева яблоко. Для движения срывания нужен целый ряд коррекций, которых нет в инвентаре уровня, выполняющего движение бега и прыжка. Движение срывания выполняется более высоким уровнем и иными мозговыми системами. Но если яблоко висит высоко, и просто на бегу сорвать его невозможно, а надо именно разбежаться, то уровень, отвечающий за срывание, сам по себе оказывается беспомощным и ему нужно содействие бега. Этот разбег и является в данном случае тем вспомогательным, фоновым уровнем, без которого невозможна эффективная работа более высокого уровня. Ведущий уровень берет «взаймы» у фонового необходимые ему в данном случае коррекции.

Каждый из имеющихся в распоряжении человека уровней построения может использовать для своих технических фонов любые ниже его располагающиеся уровни и в каких угодно сочетаниях. Конечно, такая сложная и слаженная кооперация нескольких уровней не может возникнуть сразу. Для ее формирования по каждому новому виду движения требуется большая подготовительная работа. Эта работа и есть то, что мы называем упражнением или тренировкой. При тренировке как раз совершается выработка наиболее подходящих для данного движения технических фонов и их срабатывание между собой и с основным уровнем. Выработку фонов движения еще называют автоматизацией движения.

Уровни построения движений.

Уровень тонуса (А). Уровень А может проявить себя ведущим очень редко, только тогда, когда наше тело находится в состоянии свободного падения (также в момент выпрыга, прыжка на лыжах с трамплина). Это выравнивающие шевеления, наклоны, скругления тела. Его особенно хорошо можно увидеть у рыб, перемещающихся исключительно в воде. При этом, уровень А, как фундамент здания, скрыт, но участвует в построении всех движений. Уровень А – это движения туловища и шеи (не конечностей). Когда мы прыгаем, мышцы поддерживают голову и шею плавно, но упруго. Это приспособительные, выравнивающие движения. Уровень А – «ствол и опора». Действия уровня А почти всегда непроизвольны и ускользают от нашего сознания.

Уровень В – «движители» (конечности), уровень мышечно-суставных увязок. Исключительная задача уровня В – управление большими сочетаниями мышц, управление одновременным движением (моргание одновременно двух глаз и т.д., верные махи руками во время бега). Этот уровень также отвечает за грамотную работу мышц сгибателей и разгибателей. Помимо этого, он отвечает за отчеканенную одинаковость последовательных повторений движения (последовательные шаги при ходьбе получаются одинаковыми). Но этот уровень, несмотря на свой огромный функционал, не может быть одним из верхних. Ему не хватает связи с органами зрения и слуха, он не может получать достаточно информации от окружающей среды, то есть не может приноровить скомпанованное движение к реальным условиям сам. Это все ушло от него к более высоким уровням. Мы ходим по чему-то, и надо успеть откликнуться на каждую кочку, яму и успеть скорректировать движение. Уровень В – это бортмеханик на самолете, следящий за правильной работой все механизмов и приборов управления на борту. Но он не ведет самолет. И поэтому так важно, чтобы он был богатым, чтобы он мог быстро подбирать нужные связки движений под заданную цель. Уровень В также почти всегда бессознателен. Уровень В как основной выполняет следующие движения: непроизвольные жесты, сопровождающие речь и все поведение; пластика; движения расправления тела, потягивания, зевка и т.п.

Уровень пространства С. Этот уровень – носитель большого списка самостоятельных движений, не только фонов. Но и опору в нем нашли движения гимнастики, легкой атлетики, акробатики. Движения этого уровня «скупы и кратки», это целевые переместительные движения. Большая часть из них – однократные. Они всегда ведут откуда-то, куда-то и зачем-то. Они переносят тело с места на место, преодолевают внешнюю силу, изменяют положение вещи. Это движения, которые что-то показывают, берут, тянут, перебрасывают. Они всегда имеют начало и конец. С их помощью достигается некая цель. Вторая черта движений – им присуща большая или меньшая степень точности и меткости (отразить ракеткой мяч надо точно, равно как и бросить мяч). Для этого уровня важен конец движения. Если попробовать 2-3 раза взять коробок спичек со стола, то конечное движение всегда будет одинаковым и четким. А вот промежуточное движение будет разным. Оно не имеет значение для этого уровня. Это происходит, так как в данном случае нам все равно, по какой траектории пройдет рука, чтобы взять коробок. Поэтому уровень С включает первую попавшуюся мышечную формулу, пригодную для достижения цели. Уровень С, в отличие от уровня В, следит за тем, как движение вписывается именно в окружающее пространство. Уровень С «не волнует» плавность и гармоничность движений. Это все задача уровня В. Еще одна особенность уровня С – переключаемость. Если нам надо подняться в гору, то уровень С заставит нас идти, карабкаться и ползти, только бы достичь цели. Другой пример переключаемости: скрипач может запросто научиться играть на альте, хотя инструменты отличаются. Уровень С дает эту маневренность, делая движения ловкими.
Шаг, бег, прыжок (не в вакууме, а по земле) – все это ответственность уровня С. Без него мы – все равно что машина без водителя, мощная, неконтролируемая и даже опасная. Его задача – «пилотаж».

Уровень D – уровень действий. Это новый уровень, он появляется, по сути, только у человека. Действия – это не просто движения, это целые цепочки последовательных движений, это звенья, связанные между собой смыслом решаемой задачи. Если пропустить звено или перепутать их порядок, решение задачи будет сорвано. Примером может быть действие футболиста, гонящего мяч к воротам противника. Это последовательность движений. Перепутай хоть одно и все сорвется. Это цепочка движений, но цепочка приспособительная. Меняющаяся от раза к разу. Еще одно свойство действия – они совершаются над предметом. С предметом связан и уровень С – но это действия переложить/поправить, ударить/толкнуть. Предметные действия уровня D изменяют вещь гораздо глубже – мяч забивается в ворота. И нет, это не просто перемещение вещи. Тогда самым простым было бы просто взять его в руки и отнести в ворота. Если бы игра в шахматы состояла только в передвигании фигурок, она не была бы уже той игрой, которую мы знаем. И тогда передвигание фигурок двухлетним ребенком равнялась бы тому, что делает гроссмейстер. За движениями стоят смыслы, связывающие все движения в цепочки.

Как ни странно, этот уровень отвечает за еще одно последовательное действие – речь.

Уровни А, В и С симметричны. То, что выполняется правой рукой, может также легко выполняться левой. А вот уровень D ассиметричен: действия с предметами лучше даются выполнению правой рукой (у правшей) и левой (для левшей). Здесь роль играет большая связь уровня D с полушариями мозга. А левое полушарие, управляющее правой половиной тела, у большинства людей развито лучше.

Когда выполняется действие, где уровень D – ведущий, низовые, фоновые уровни (А, В и С) вырабатывают движения-звенья, нужные для какого-то цепного действия, не сами по себе, а по «заявкам» от уровня D. При выработке нового навыка наша центральная нервная система прощупывает, проектирует, где взять наиболее подходящие коррекции для каждого последовательного звена действия и к какому фоновому уровню нужно его в соответствии с этим передоверить. И вот тогда начинается отправка заявок на построение движений.

Стоит отдельно отметить, что чем выше уровень, тем более высокие нервные участки за него отвечают. Если уровень А – это спинной мозг и его нервы, то уровень D – это кора больших полушарий головного мозга. Именно поэтому уровень D стоит настолько выше остальных.

Мы говорили о ловкости. Проявления ловкости зависят от того, к движениям какого уровня они относятся. Развитость уровня построения накладывает различия на проявления ловкости у разных людей. От этого часто зависит, что один человек ловок в одних действиях, а другой – в других. Ни один уровень построения в одиночку не в состоянии обеспечить качества ловкости тем движениям, которыми он управляет. Все движения, которые мы можем назвать ловкими, опираются минимум на 2 уровня. При этом ведущий уровень проявляет качества маневренности, способности к переключению, а фоновый – качества слаженности, послушности и точности работы. Это можно сравнить с конем и его всадником. Их пара не будет ловкой, если всадник не будет находчив и изобретателен, а конь – послушен и исполнителен.

Реальные ощутимые проявления ловкости начинаются у человека с уровня С (возьмем уровень В: нельзя сказать «она ловко зевнула», это даже прозвучит несколько странно).

Мы можем выделить два вида ловкости. Первый относится к движениям, ведущимся на уровне пространства С и подкрепленным фонами из уровня В. Это уровень телесной ловкости.

Второй вид ловкости проявляется в действиях из уровня D, при поддержке уровней С и В. Это ручная или предметная ловкость.

Разберем примеры. Телесная ловкость: «гимнаст ловко перепрыгнул через стол, опершись на него одной рукой… Акробат ловко исполнил двойное сальто…».

Ручная, предметная ловкость: «Боец ловко высвободил пулемет, путавшийся в зарослях и завязнувший в густой грязи… Ловкими, точными движениями щипчиков часовщик вставил на место шестерню крохотных часиков…». Это опора уровня D на уровень С.

А теперь примеры того же вида ловкости, но уровень D опирается и на уровень С и на уровень В: «Сестра нежно, быстро и ловко перебинтовала мучительно болевшую руку…На всем скаку, свесившись с коня почти до земли, джигит зубами выхватил воткнутый в нее по рукоятку кинжал…».

Об упражнении и навыке.

Чем больше человек тренируется и отрабатывает некое движение, делает некую работу, тем ловчее и искуснее она у него начинает получаться. Это свойство организма называется «упражняемостью». Казалось бы, что упражняемость связана лишь с разрастанием мышц, на которые приходится большая нагрузка при выполнении работы. Это так. Но не совсем. Тогда получается, что если некая работа разрабатывает мышцы правой руки, то эта рука должна быть способна ловко выполнять все другие движения. Но на деле мы видим, что упражняемость распространяется только на сходные виды работы. Это заблуждение взгляда, что «упражняемость» располагается в самой руке. На самом деле, как многие из нас понимают, основной центр – это головной мозг. И двигательные навыки – это следы, запечатлевшиеся не в руке, ноге или спине, а где-то в недрах мозга. Мы повторяем движение много раз, чтобы найти наилучший способ решения поставленной задачи. К тому же, в реальной жизни мы никогда не попадаем в идентичные условия выполнения действия. Так что повторение преследует еще одну цель: набрать огромную базу видоизменений самой задачи и лучших путей ее решения в разных условиях. Мы учимся приспосабливаться, «учимся уметь» выполнять задачу в любых условиях.

Двигательный навык – не штамп в двигательных центрах мозга, и тем более не штамп в чувствительных отделах, отвечающих за сенсорную коррекцию. Если бы было так, мы не прошли бы и двух шагов. Внешние силы и осложнения непостоянны, поэтому и коррекции, отражающие этот натиск, не могут быть идентичными. В ходе упражнения чувствительные системы мозга осваивают маневренность, учатся все быстрее переводить с языка чувственных впечатлений на язык движений, то есть переводить полученные знания о том, что получилось в то, как это подправить.

Посмотрим, как же поэтапно формируется навык на примере езды на велосипеде. Перед нами возникает задача. Первый вопрос – кто будет ее опекуном, то есть ведущим уровнем. Вряд ли взрослый человек столкнется с такой задачей, где уровень В или С стал бы ведущим. Это характерно для детей, но не для взрослых. Так что у взрослого человека уровень D уже «привык» брать ведущую роль на себя. Уровень D «впрягается» в управление даже такими навыками, которые потом передаст под исключительное управление уровня С. Например, человек уже взрослым начнет учиться плавать. У ребенка, за этот навык сразу возьмется уровень С (потому что D еще даже не дозрел). А вот у взрослого – уровень D. И процесс передачи уровню С будет происходить сложно и медленно, то есть, так называемая, автоматизация никак не будет происходить.

Второй вопрос при построении двигательного навыка – определение его двигательного состава. Этот вопрос тоже не очень сложен. Скорее всего в детстве мы уже делали что-то подобное. Например, сейчас мы учимся кататься на двухколесном велосипеде. А в детстве катались на трехколесном. Но есть и трудности. Особенно, если в детстве мы не делали ничего подобного. Или если навык очень трудный: и мы даже глазом не можем уловить, как нужно было повернуть, например, кисть, а как сделали мы. Почему у нас не получилось, а у педагога получилось. И тут приходится пробовать и пробовать.

Часто так бывает, что мы смотрим на профессионала, на ту легкость, с которой он выполняет движение. Пробуем повторить… и ничего не получается. Из этого вытекает третий вопрос. У нас есть образ движения, но нет того набора коррекций, которые необходимы для четкого выполнения действия, нет пока того «переводчика», который втолкует мышцам, что им нужно делать. Мы видим, как делает мастер, видим его движения, но он нас скрыты все те перешифровки и коррекции, которые управляют движениями в его мозгу.

Итак, второй вопрос – двигательный состав – это то, как внешне будут выглядеть движения. А третий – подбор коррекций – как будут ощущаться эти движения и сами коррекции изнутри. Именно для решения этого вопроса надо так много повторов, чтобы «наощущаться» изменениями обстановки и приспособительными откликами на нее.

Применительно к велосипеду, ноги обучающегося начинают чувствовать правильную круговую форму движения стоп и сопротивляющихся этому педалей, руки осваивают поворотливость рулевой вилки. Очень много времени тратится на то, чтобы почувствовать боковые наклоны велосипеда, ощущение того, как влияют на них повороты руля. Часто такие пробы заканчиваются синяками и шишками, но так наше тело учится подбирать и простраивать нужные коррекции. Оно изучает, какие фоновые уровни можно подцепить под это. Большая часть происходит бессознательно, но светом своего сознания можно ускорить процесс.

Есть две ситуации. Есть задача. И у ведущего уровня есть хоть какие-то коррекции, с помощью которых он может достичь выполнения задачи. И вот так, под жестким контролем зрения, на этих «костылях», мы выполняем движение, коряво и кое-как. Но выполняем. В это время фоновые уровни изо всех сил вырабатывают двигательный состав и необходимые комплексы коррекций. И движение постепенно начинает получаться все лучше.

Другая ситуация – когда у нас попросту нет инструментов для выполнения задачи. Как, например, при обучении плаванию. Только начиная, мы упорно идем под воду, и ничего не можем сделать. Потому что у нас вообще нет функционала, чтобы хоть «на костылях», но решить задачу. И потом возникает озарение и… раз! Мы вдруг плывем. Потому что создалась исключительно новая коррекция. И теперь мы никогда не забудем этот навык.

Вернемся к фонам. Мы выбрали ведущего, мы определили двигательный состав и стали создавать коррекции. Ну а кто же обеспечит постройку всего здания? Этого не может сделать только один архитектор, ему нужна команда.

Первое время нашему вниманию приходится следить практически за всем, за каждым движением, за каждой мелочью. Если бы мы следили так за всем, что делаем, нам было бы очень тяжело жить. Тут на помощь приходит автоматизация движения, то есть спуск вниз, переключение в фоновые уровни.

В каждом движении человека в сознание попадает только то, чем управляет ведущий уровень. А все коррекции, которые передаются на управление фоновым уровням, уходят из нашего сознания. Мы постепенно учимся, навык закрепляется, и такое пристальное внимание сознания уже не нужно ему. Наши фоновые уровни уже сами способны принимать решения, корректировать действие для достижения результата.

И если мы сначала, учась кататься на велосипеде, следили за каждой мелочью, у нас болело все напрягаемое тело, мы боялись повернуть голову, чтобы не упасть. То через месяц мы едем расслабленно, держа руль одной рукой, смотря по сторонам и разговаривая с товарищем. Теперь в поле нашего сознания разговор и любование окружающим миром. А не перебирание ногами и удерживание равновесия. Организм нашел, как это все делать. И чаще всего это происходит как озарение. Наши фоновые уровни решили, что справятся сами и «оттолкнули от себя руку старшего», ведущего уровня. И тогда мы часто начинаем думать: почему мне это казалось таким сложным? Это же так легко. Это ощущение озарения связано с переключением какой-то части управления на другой уровень. Это также отражается на качестве движения. Если управление передалось уровню С, то движения внезапно стали четкими, уровню В – плавными и гладкими. Также при передаче на уровень В нам больше не нужен контроль зрения. Мы можем увидеть это у музыкантов. Они настолько выучивают произведение, что могут играть его, не смотря на свои руки.

Важный вопрос, ответ на который в науке искали очень долго, - почему движения могут быть внешне сходным, но навык не переносится, а его приходится строить заново? Ответ в том, что автоматизмы – это не движения, а коррекции, управляющие движениями и их частями. Поэтому, когда два движения сходны по виду, но имеют разные коррекции (например, движения смычком и пилой) не обнаруживается перенос навыка. И, наоборот, когда перенос установлен, несложно найти и сходные автоматизмы. Например, катание на коньках и езда на велосипеде. Основа – держание подвижного равновесия над опорой, не имеющей ширины.

Перенос навыков иногда играет и злую шутку с нами. Иногда при осваивании нового навыка в управление вмешиваются или мало подходящие и прямо вредные, старые привившиеся автоматизмы. Например, мы привыкли, что, если хотим повернуть на машине направо, то и руль крутим направо. И когда мы пытаемся сделать то же самое на гребной лодке, нас разворачивает совсем не в ту сторону. И так сложно заставить себя делать все наоборот. Мы снова должны включать сознание, чтобы не ошибиться.

Следующая важная фаза (после выработки автоматизации) – это срабатывание фонов между собой. Все эти фазы проходятся не четко последовательно, но часто одновременно. Это похоже на то, как актеры выучили свои роли, а теперь учатся играть их вместе. Все уровни задействуют одно и то же – наши мышцы и связки. И они должны научиться не мешать друг другу. Вернемся к велосипеду. Уровень А отвечает за тонус, и в начале обучения он напрягает все мышцы, чтобы держать равновесие, руки плотно вцепляются в руль. При этом уровню С нужно от этих же мышц рук, чтобы они чутко откликались на изменения в положении руля. Часть времени расходуется на борьбу между цепкой хваткой и чуткими движениями. Постепенно они находят общий язык и начинают подкреплять друг друга.

Такие помехи мы не всегда видим глазом, так сказать. Фоны пытаются поделить движение, а мы просто чувствуем, что движение никак не получается. Или с каждым повтором становится хуже. Но после этих заминок всегда идет качественный скачок. Иногда нужно продолжать тренировки, иногда сделать перерыв. Все эти заминки – показатель того, что между уровнями снова произошла интерференция, не позволяющая им поладить друг с другом. ЦНС всегда выйдет из положения, либо примирив два уровня, подогнав их друг к другу, либо создаст новый автоматизм, лучше прежнего. На это нужно время, отсюда и заминки.

Упорство в тренировке, когда движение начало разлаживаться, может принести заметный вред. Если мы не даем ЦНС разобраться в положении, и заставляем уровни насильно мириться друг с другом, то нервная система пойдет на компромиссы. В итоге получатся смазанные, кривые движения, от которых потом очень трудно избавиться. Поэтому к таким интерференциям стоит относиться очень внимательно. Иногда стоит остановить тренировку, или начать делать что-то совершенно другое, или вообще начать осваивать движение с нуля.

Последними фазами формирования навыка являются стандартизация и стабилизация. Все мы можем заметить, что только что освоенный прыжок не похож один на другой. Мы, казалось бы, делаем одно и то же, но оно получается каждый раз немного по-разному. А вот наши уже шаги совершенно одинаковые. Зачем наша ЦНС делает именно так? Почему она стремится стандартизировать движение? Движения локомоций – ходьбы, бега – это огромные синергии, то есть одновременно работающие огромные комплексы мышц. Между частями тела существует большое количество степеней свободы, и между стопами, голенями, бедрами в момент движения разыгрывается большое количество сил взаимодействия. Величина этих сил возрастает при ускорении темпа выполнения движения. Эти силы взаимодействия – силы отдачи из одних звеньев тела в другие – носят название реактивных сил. Реактивные силы при больших синергиях, вроде бега, прыжка настолько велики, что создают практически нерешимые задачи по увязке такого рода объемистых, быстрых движений. Они противодействуют усилиям мышц, расталкивают звенья, относят их в нежелательных направлениях и т.д. Столкновения между ними настолько сложны, что скомбинировать двигательный состав, чтобы действие вообще получилось, - исключительно трудная задача. Нервная система перебирает комбинации степеней свободы, отбрасывая одну за другой, так как каждый тем или иным образом разрушают реактивные силы. И если она наконец-то находит такую форму движения, которая не взрывается изнутри, она ухватывается за нее. Все мы, наверное, замечали, что движение, даже новое, может вполне неплохо получаться в медленном темпе. Но что с ним будет, если мы хоть немного ускоримся. Самое лучшее – оно просто не получится.

Вот наша нервная система и ищет ту форму, где реактивные силы не развалят движение, а, наоборот, будут его всячески стабилизировать и поддерживать.

Почему новички в спорте так зажаты? Их тело и мозг борются с новым движением, с внешними силами, со своими внутренними реактивными силами. Тут не до расслабления. И как постепенно, с опытом, приходит эта расслабленность, когда все формы найдены. Расслабляются не мышцы, расслабляется ЦНС, которой больше не нужно так строго следить за всеми сенсорными коррекциями, чтобы движение получилось.

Стабилизация – умение выполнить навык в любых условиях, а не только в идеальных. Мешающих факторов много: внутренние (утомление, головная боль), внешние (шум, холод). Против этих помех навык выставляет выносливость и стойкость. Другой вид помехи – осложнения внутри самого навыка, его видоизменение от условий и т.д. Навык должен быть приспособлен к любым условиям.
Еще одно сбивающее навык воздействие – переключения совершаемого движения на другой, непривычный ему уровень. Сознание пребывает только в ведущем уровне, фоновые протекают «сами по себе». И устремление сознания, нашего внимания на один из фоновых уровней заставляет его стать ведущим, то есть сделать как раз это переключение. Здесь можно привести смешной пример о жабе и сороконожке. На кочке сидела старая безобразная жаба и с завистью смотрела, как сороконожка легко, быстро и ловко выписывает круги на земле. И решила жаба спросить сороконожку, что делают ее 36-я и 38-я ножки, когда 15-я поднимается. Сороконожка задумалась и попыталась вспомнить, но не смогла. И решила снова побегать и проследить, что же делают названные ножки. И в ужасе она увидела, что не может сделать вообще ни одного связного движения. Ножки перестали слушаться ее. И чем больше она думала, тем больше только запутывалась, и в итоге не смогла сдвинуться с места. А жаба злорадствовала, восхищаясь своей умелой проделкой.

Внимание не нужно всем уровням, а только тому, который отвечает за успех всей задачи в целом. Внимание велосипедиста должно быть обращено не на свои руки и ноги, а на впереди лежащий путь.

Переходы с уровня на уровень сложны. И если человек выработал навык не на том уровне, то переучиваться будет сложнее, чем учиться заново.

Подведем некоторые итоги.

1. Наши органы движения – очень непокорные орудия, представляющие большие трудности для управления. Трудности заложены в их пассивных частях с огромным количеством степеней свободы и в мышцах, которые не умеют толкать, а умеют лишь тянуть.

2. Ловкость – это не сам навык. Это качество, которое определяет отношение нашей нервной системы к навыкам. От степени ловкости зависит, насколько быстро «соорудится» новый двигательный навык. Ловкость может развиваться.

3. Ловкость не присуща всем уровням, а только высшим.

4. Для осуществления ловкости необходима слаженная работа минимум 2-х уровней.

5. Разные уровни построения движений у разных людей обнаруживают разную степень развития. Одним лучше даются точные движения, другим – плавные.

Ловкость не заключена в самом двигательном навыке, а в способности применить этот навык в изменяющихся условиях. Чем сложнее препятствие и чем успешнее человек с ним справляется, тем более ловким мы сможем его назвать. Отсюда мы можем сказать, что ловкость обращена на внешний мир и связана только с резко изменившимися условиями, со способностью к маневренности.

Ловкость – это способность справиться с двигательной задачей правильно. Правильное движение – это то, которое решает возникшую задачу, движение, которое делает то, что нужно. У ловкого человека движения адекватны поставленной задаче. Это качественная сторона ловкости. Количественная – в точности, эффективности движений.

Другая черта ловкости – то, ЧТО она делает. Эта черта – быстрота, при том не просто скорость, а быстрота результата. При плохой работе делается много лишних движений, при ловкой – каждое движение имеет смысл. Качественная сторона быстроты – быстрота находчивости (быстро найти путь решения), быстрота решимости (выбрать путь, а не путаться в огромном количестве придуманных решений), быстрота выполнения (выполнение без промедлений).

Еще пара слов о ловкости. Для нее необходима способность к антиципации – то есть умение предсказывать события или их изменения. Увидя препятствие заранее, суметь его перепрыгнуть. А также инициативность и изобретательность – умение повернуть не только внешнее условие, но и свой промах себе на пользу.

Подведем окончательный итог, что такое ловкость. Ловкость – это способность двигательно выйти из любого положения, т.е. способность справиться с любою возникшею двигательной задачей:

Правильно (адекватно и точно)

Быстро (скоро и споро)

Рационально (целесообразно и экономично)

Находчиво (изворотливо и инициативно).

И еще одно, не названное ранее качество ловкости – красота. Красота движений.

Теперь немного о том, что обрадует нас. Ловкость – не прирожденное свойство, оно способно развиваться. Каждый новый освоенный навык повышает уровень ловкости. Другой способ развития – применять свой навык, ведь ловкость растет только в сложных условиях, когда нужно достичь некоего результата.

Можно развивать ее, идя по пути освоения того, что в ней заложено. Развивать сразу правильные движения, не идти «на костылях», а растить новый двигательный навык. Нужно смотреть на качество результата и тогда станет ясно, был ли навык правильным или нет.

Следить за рациональностью движений, постепенно повышая скорость выполнения.

Стараться использовать навык в новых условиях, что повысит нашу находчивость.

Ну, а красота станет результатом всей проделанной работы.

Please enable JavaScript to view the

Автор этой книги Николай Александрович Бернштейн (1896 — 1966 гг.) — выдающийся ученый, член‑корреспондент Академии медицинских наук СССР, лауреат Государственной премии СССР, создатель нового направления в науке — физиологии активности, первооткрыватель ряда ее законов.

Книга создавалась в конце 1940‑х годов. Но свет не увидела: ее автора обвинили в космополитизме, вульгаризаторстве, сочинении лженаучных теорий и книгу к производству не допустили. И вот теперь работа эта впервые попадает в руки читателей. Хотя со времени ее написания минуло более четырех десятков лет, она современна и во многом по‑прежнему оригинальна.

Предисловие

Автор этой книги Николай Александрович Бернштейн (1896 — 1966) — выдающийся советский и мировой ученый, создатель нового направления в науке, которое он скромно назвал «физиологией активности» (скромно — потому что это направление охватывает не только физиологию, но и психологию и биологию активности), первооткрыватель ряда ее законов. Авторитетные ученые относят его научные труды к тому же классу, что труды Сеченова, Ухтомского, Павлова.

Основные монографии Бернштейна «О построении движений» и «Очерки по физиологии движений и физиологии активности» переиздаются в серии «Классики науки» (издательство «Наука»), продолжают выпускаться за рубежом в переводе на английский и немецкий языки.

В основе всего научного творчества Н. А. Бернштейна лежит его новое понимание жизнедеятельности организма. Организм рассматривается им не как пассивная реактивная система, отвечающая на внешние стимулы и приспосабливающаяся к условиям среды (так считали мыслители периода «классического» механицизма в физиологии), а как созданная в процессе эволюции активная целеустремленная система. Действия этого организма направлены каждый раз на удовлетворение своих потребностей, на достижение определенной цели, которую Н. А. Бернштейн образно назвал «моделью потребного будущего». Иначе говоря, процесс жизни есть не «уравновешивание с окружающей средой», а преодоление этой среды. Он направлен не на сохранение статуса, а на движение в сторону родовой программы развития и самообеспечения. Таким образом, живой организм — это противящаяся энтропии, негэнтропийная система.

Такое понимание жизненных процессов является проявлением принципа материалистической телеологии, принципа целесообразности (сообразности цели!) характера действий живого организма. При таком понимании жизнедеятельности организма требовалась новая методика изучения его движений. Если в классической механистической физиологии движения изучались в лабораторных условиях, то Н. А. Бернштейн считал необходимым изучать их в естественных (практических) условиях. Им была создана методика, позволившая получать на светочувствительной пленке полную и ясную картину (в виде ряда кривых) того, как и с какой скоростью передвигаются те точки тела движущегося человека, перемещение которых в трехмерном пространстве имеет наиболее важное значение при том или другом двигательном акте. Разработаны были и методы анализа получаемых кривых, вычисления по ним сил, действующих на движущуюся часть тела. Свою методику Н. А. Бернштейн назвал кимоциклографией и циклограмметрией.

Огромное, далеко идущее значение разработанной Берн‑штейном методики исследования движений сразу же понял и очень высоко оценил А. А. Ухтомский. В статье «К пятнадцатилетию советской физиологии» он писал: «Приходит время, когда наука может заговорить о „микроскопии времени“, как выражается где‑то Н. А. Бернштейн… И здесь будет новый поворот в естествознании, последствий которого предоценить мы пока и не можем, подобно тому как современники Левенгука и Мальпига не могли предвидеть, что принесет их потомкам микроскоп» (Физиологический журнал СССР им. И. М. Сеченова, т. XVI, в. 1, 1933, с. 47).

Для выполнения того или другого движения мозг не только посылает определенную «команду» к мышцам, но и получает от периферийных органов чувств сигналы о достигнутых результатах и на их основании дает новые, корректирующие «команды». Таким образом, происходит процесс построения движений, в котором между мозгом и периферийной нервной системой существует не только прямая, но и обратная связь.

Дальнейшие исследования привели Н. А. Бернштейна к гипотезе, что для построения движений различной сложности «команды» отдаются на иерархически различных уровнях нервной системы. При автоматизации движений эта функция передается на более низкий уровень.

Многочисленные наблюдения и эксперименты полностью подтвердили эту гипотезу.

Уже из приведенного выше ясно, какое большое значение имеют результаты исследований Н. А. Бернштейна — не только теоретическое, но и для практиков: для спортивного тренера и спортсмена, для музыкального педагога и музыканта‑исполнителя, для балетмейстера и артиста балета, для режиссера и актера, для всех тех профессий, для которых важно точное по результатам движение, особенно если оно совершается в необычных условиях (например, для пилота — в условиях непривычно больших и меняющихся ускорений, для космонавта — в условиях невесомости).

Результаты исследований Бернштейна важны и для врача, занимающегося формированием двигательных функций у больного, у которого они нарушены поражением нервной системы или двигательного аппарата (в частности, при протезировании).

Важны результаты работ Бернштейна и инженеру, который конструирует движущиеся механизмы и управление их движением и может при этом использовать знания о некоторых формах управления сложными движениями, которые «изобрела» природа и которые были изучены Бернштейном.

На самых первых порах изучения движений Бернштейн обнаружил, что при повторении одного и того же движения, например удара молотком по зубилу, рабочая точка молотка каждый раз очень точно попадает по зубилу, но путь руки с молотком к месту удара при каждом ударе в чем‑то различен. И повторение движения не делает этот путь одинаковым. «Повторением без повторения» назвал это явление Н. А. Бернштейн. Значит, при каждом новом ударе нервной системе не приходится точно повторять одни и те же «приказы» мышцам. Каждое новое движение совершается в несколько отличных условиях. Поэтому для достижения того же результата нужны иные «команды» мышцам. Тренировка движения состоит не в стандартизации «команд», не в научении «командам», а в научении каждый раз быстро отыскивать «команду», которая в условиях именно этого движения приведет к нужному двигательному результату. Нет однозначного соответствия между результатом движения и «командами», посылаемыми мозгом к мышцам. Есть однозначное соответствие между результатом движения и «образом потребного будущего», закодированном в нервной системе.

Николай Александрович Бернштейн

О ловкости и ее развитии

НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ БЕРНШТЕЙН

Автор этой книги Николай Александрович Бернштейн (1896 - 1966) - выдающийся советский и мировой ученый, создатель нового направления в науке, которое он скромно назвал «физиологией активности» (скромно - потому что это направление охватывает не только физиологию, но и психологию и биологию активности), первооткрыватель ряда ее законов. Авторитетные ученые относят его научные труды к тому же классу, что труды Сеченова, Ухтомского, Павлова.

Основные монографии Бернштейна «О построении движений» и «Очерки по физиологии движений и физиологии активности» переиздаются в серии «Классики науки» (издательство «Наука»), продолжают выпускаться за рубежом в переводе на английский и немецкий языки.

В основе всего научного творчества Н. А. Бернштейна лежит его новое понимание жизнедеятельности организма. Организм рассматривается им не как пассивная реактивная система, отвечающая на внешние стимулы и приспосабливающаяся к условиям среды (так считали мыслители периода «классического» механицизма в физиологии), а как созданная в процессе эволюции активная целеустремленная система. Действия этого организма направлены каждый раз на удовлетворение своих потребностей, на достижение определенной цели, которую Н. А. Бернштейн образно назвал «моделью потребного будущего». Иначе говоря, процесс жизни есть не «уравновешивание с окружающей средой», а преодоление этой среды. Он направлен не на сохранение статуса, а на движение в сторону родовой программы развития и самообеспечения. Таким образом, живой организм - это противящаяся энтропии, негэнтропийная система.

Такое понимание жизненных процессов является проявлением принципа материалистической телеологии, принципа целесообразности (сообразности цели!) характера действий живого организма. При таком понимании жизнедеятельности организма требовалась новая методика изучения его движений. Если в классической механистической физиологии движения изучались в лабораторных условиях, то Н. А. Бернштейн считал необходимым изучать их в естественных (практических) условиях. Им была создана методика, позволившая получать на светочувствительной пленке полную и ясную картину (в виде ряда кривых) того, как и с какой скоростью передвигаются те точки тела движущегося человека, перемещение которых в трехмерном пространстве имеет наиболее важное значение при том или другом двигательном акте. Разработаны были и методы анализа получаемых кривых, вычисления по ним сил, действующих на движущуюся часть тела. Свою методику Н. А. Бернштейн назвал кимоциклографией и циклограмметрией.

Огромное, далеко идущее значение разработанной Берн-штейном методики исследования движений сразу же понял и очень высоко оценил А. А. Ухтомский. В статье «К пятнадцатилетию советской физиологии» он писал: «Приходит время, когда наука может заговорить о „микроскопии времени“, как выражается где-то Н. А. Бернштейн… И здесь будет новый поворот в естествознании, последствий которого предоценить мы пока и не можем, подобно тому как современники Левенгука и Мальпига не могли предвидеть, что принесет их потомкам микроскоп» (Физиологический журнал СССР им. И. М. Сеченова, т. XVI, в. 1, 1933, с. 47).

Для выполнения того или другого движения мозг не только посылает определенную «команду» к мышцам, но и получает от периферийных органов чувств сигналы о достигнутых результатах и на их основании дает новые, корректирующие «команды». Таким образом, происходит процесс построения движений, в котором между мозгом и периферийной нервной системой существует не только прямая, но и обратная связь.

Дальнейшие исследования привели Н. А. Бернштейна к гипотезе, что для построения движений различной сложности «команды» отдаются на иерархически различных уровнях нервной системы. При автоматизации движений эта функция передается на более низкий уровень.

Многочисленные наблюдения и эксперименты полностью подтвердили эту гипотезу.

Уже из приведенного выше ясно, какое большое значение имеют результаты исследований Н. А. Бернштейна - не только теоретическое, но и для практиков: для спортивного тренера и спортсмена, для музыкального педагога и музыканта-исполнителя, для балетмейстера и артиста балета, для режиссера и актера, для всех тех профессий, для которых важно точное по результатам движение, особенно если оно совершается в необычных условиях (например, для пилота - в условиях непривычно больших и меняющихся ускорений, для космонавта - в условиях невесомости).

Результаты исследований Бернштейна важны и для врача, занимающегося формированием двигательных функций у больного, у которого они нарушены поражением нервной системы или двигательного аппарата (в частности, при протезировании).

Важны результаты работ Бернштейна и инженеру, который конструирует движущиеся механизмы и управление их движением и может при этом использовать знания о некоторых формах управления сложными движениями, которые «изобрела» природа и которые были изучены Бернштейном.

На самых первых порах изучения движений Бернштейн обнаружил, что при повторении одного и того же движения, например удара молотком по зубилу, рабочая точка молотка каждый раз очень точно попадает по зубилу, но путь руки с молотком к месту удара при каждом ударе в чем-то различен. И повторение движения не делает этот путь одинаковым. «Повторением без повторения» назвал это явление Н. А. Бернштейн. Значит, при каждом новом ударе нервной системе не приходится точно повторять одни и те же «приказы» мышцам. Каждое новое движение совершается в несколько отличных условиях. Поэтому для достижения того же результата нужны иные «команды» мышцам. Тренировка движения состоит не в стандартизации «команд», не в научении «командам», а в научении каждый раз быстро отыскивать «команду», которая в условиях именно этого движения приведет к нужному двигательному результату. Нет однозначного соответствия между результатом движения и «командами», посылаемыми мозгом к мышцам. Есть однозначное соответствие между результатом движения и «образом потребного будущего», закодированном в нервной системе.

Вместе с тем основные научные труды Н. А. Бернштейна, в том числе две его основополагающие монографии как по объему приводимых сведений (в них необходимо было привести подробные данные о многочисленных наблюдениях и экспериментах, сопоставить свою методику и свои результаты исследований с методикой и результатами других авторов), так и по характеру изложения были обращены прежде всего к работникам науки: физиологам, психологам, биологам, медикам и т. д. - или к читателям, имеющим основательную подготовку в соответствующих отраслях науки. Для массового читателя пользоваться этими трудами было трудно.

А Бернштейн хотел довести свои идеи, результаты своих исследований и до широкого круга читателей, в частности до тех, для кого они представляли не только чисто познавательный, но и профессиональный интерес. Вот почему он охотно принял предложение Центрального научно-исследовательского института физической культуры написать научно-популярную книгу, которой дал название «О ловкости и ее развитии». Он увлеченно

работал над ней (это видно из ряда его записей), рукопись была не только одобрена институтом и принята к изданию, но даже запущена в производство… Но именно на это время пришелся разгул лысенковщины, борьбы с вейсманизмом-морганизмом, с космополитизмом и тому подобных явлений. И в результате издание не осуществилось. Только теперь, почти через полвека после того, как работа лежала на столе автора, она ляжет на стол читателя. Но несмотря на это, книга сохраняет свое значение и в наши дни.

Самый многочисленный круг читателей, для которых эта книга представляет профессиональный интерес, - это работники спорта и спортсмены. Поэтому книга выходит в издательстве «Физкультура и спорт». Но, как уже говорилось выше, она предназначена и для многих других читательских групп.

Профессор И. М. Фейгенберг

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга написана по предложению дирекции Центрального научно-исследовательского института физической культуры. Предложение имело двоякую цель: дать возможно более четкое определение и анализ сложного психофизического качества ловкости и общедоступно изложить современные воззрения на природу координации движений, двигательного навыка, тренировки и т. д., имеющие первостепенное практическое значение как для деятелей физического воспитания, так и для всех участников физкультурного движения, долженствующего быть в нашей стране культурным движением во всех смыслах этого слова. Таким образом, книга эта должна была быть научно-популярной.

Необходимость в научно-популярной литературе в нашем Союзе очень велика. Было бы в корне неправильно отрицать ее значение на том основании, что Советский Союз не нуждается в полузнайках и что нельзя оспаривать за его гражданами ни права, ни способностей к овладению специальной литературой, без какой-либо снисходительности или высокомерия, будто бы неизбежно связанных с популяризацией науки. Этот взгляд совершенно ошибочен.

Те времена, когда каждый деятель науки мог быть в разной мере ориентированным во всех отраслях естествознания, миновали давно и безвозвратно. Уже двести лет назад для подобного универсализма потребовался такой всеобъемлющий гений, как гений Ломоносова. И он, в сущности, был последним в мире представителем типа универсального натуралиста. За те два столетия, которые отделяют нас от него, объем и содержание естествознания выросли так безмерно, что научные работники затрачивают теперь всю свою жизнь на овладение материалом одной своей основной узкой специальности, и мало кто из них в состоянии выделить у себя достаточно времени даже для того, чтобы, не отставая от времени, следить за бурным потоком текущей научной литературы по этой специальности. О других отраслях той же науки, а тем более о других отраслях естествознания ему нередко некогда даже подумать.

Этот заливающий поток нового фактического материала по всем ветвям естественной науки и прямо связанная с его ростом все большая дифференциация научных и научно-прикладных профессий все сильнее и сильнее угрожают превратить их представителей в узких специалистов, лишенных какого бы то ни было кругозора, слепых ко всему, кроме той тесной тропинки, по которой их направила жизнь. А это сужение поля зрения опасно отнюдь не только потому, что лишает людей всей неотразимой прелести широкого общего образования, но главное потому, что приучает из-за деревьев не видеть леса даже в своей специальности, выхолащивает творческую мысль, обедняет работу в отношении свежих идей и большой перспективы. Уже Джонатан Свифт, тоже двести лет назад, сумел пророчески предвидеть таких узких «гелертеров» с шорами на глазах, слепых зарапортовавшихся чудаков, и жестоко высмеял их в изображенной им академии наук острова Лагадо.

Вот для преодоления этой-то опасности и необходима научно-популярная литература. Да охранят ее все музы от снисходительного высокомерия к читателю, от горациевского «Odi profanum vulgus et агсео»! . Она видит в читателе не профана, не вульгарную чернь, а собрата, которого нужно ознакомить с главными основами и последним словом смежной науки, до чего он никак не мог бы добраться, если бы ему пришлось штудировать эти вопросы по горам первоисточников и специальной литературы. Она стремится обеспечить ему тот широкий кругозор, который необходим как для научно-теоретического, так и для практического творчества в любой области, стремится не принизить себя до какого-то воображаемого и неуважаемого профана, а поднять собрата-читателя иной специальности на высоту птичьего полета, откуда можно обозревать весь мир.

Современный деятель - все равно как теоретики, так и практики - должен знать все о своем основном и основное обо всем.

Та часть общей теории словесности, ведению которой подлежит научно-популярная литература, еще совершенно не разработана. В ней в полную меру царит хаос, неясность и ощупывающая эмпирика. Между тем, пытаясь сделать свой вклад в этого рода литературу и подходя к этому заданию со всей ответственной серьезностью, какой оно заслуживает, необходимо в первую очередь отдать себе отчет в том, как взяться за дело.

Хорошими типовыми представителями одного из них могут служить широко распространенные и общеизвестные томы издания т-ва «Просвещение»: «Мироздание» Мейера, «История земли» Неймайра, «Человек» Ранке и т.п. Книги этого типа ровно ничем не отличаются по изложению от любых учебных или научных руководств, кроме только постоянного памятования об уровне подготовленности читателя, для которого они предназначены. Они ничем не пытаются завлечь или заинтересовать читателя, кроме того интереса, который может представлять для него сама тема и содержание излагаемого предмета, ведут изложение сухо, деловито, в рамках плана, диктуемого в большей мере догматикой темы, нежели ее дидактикой.

Второй тип, или стиль, научно-популярного изложения можно было бы назвать фламмарионовским. Для широкоизвестных популярных опусов Фламмариона по астрономии и космографии характерны основным образом две черты. Во-первых, это постоянное заигрывание с читателем, а еще более - с читательницей книги, которую автор, согласно представлениям буржуазного общества XIX века, трактует как в высшей степени кисейную, нетерпеливую и невежественную особу, но по адресу которой не жалеет никаких порций галантности. Во-вторых, это насыщение текста огромным количеством воды. Нет сомнения, что простота изложения и его водянистость далеко не одно и то же; мы знаем сколько угодно примеров высокоспециальных и трудных для понимания ученых сочинений, содержащих, однако, 90 % жидкого, бесполезного растворителя. С нашей точки зрения, такое распухание книги помогает делу не больше, чем кокетничание с читателями обоего пола.

Третий стиль, или тип, относится к самому недавнему времени и ярче всего представлен в книгах де-Крюи, посвященных истории великих открытий в области медицины и биологии. У нас широко известна и пользуется успехом первая и самая талантливая из его книг «Охотники за микробами». Де-Крюи впервые, насколько мы можем судить, ввел в научно-популярную литературу смелую, широкую импрессионистскую манеру, обогащенную всеми современными достижениями общелитературной стилистики. Его речь богата образами, яркими сравнениями, полна юмора, местами поднимается до страстной горячности трибуна науки и адвоката мучеников. Ему помогает исторический аспект, в котором написано большинство повестей: будет ли то история великого открытия с его многосложными перипетиями или история жизни выдающегося деятеля науки - в обоих случаях повествование насыщается динамикой, сюжетностью, развертывающейся интригой. Читатель с замиранием сердца ждет, что будет дальше, и готов заглянуть на последнюю страницу, как делывали барышни, читая захватывающий роман. Название первой книги де-Крюи «Охотники за микробами» само уже вводит читателя в его стиль и манеру: он превращает историю научной борьбы в увлекательную приключенческую повесть, ничуть не снижая при этом высоты и значительности описываемых событий.

Манера де-Крюи начинает находить отклики и у нас в Союзе; нет сомнения, например, что талантливые очерки Татьяны Тэсс, посвященные характеристикам крупнейших современных советских ученых и время от времени появляющиеся в центральных газетах, во многом навеяны манерой этого автора. Много общего с этим же стилем имели и очерки безвременно скончавшейся Ларисы Рейснер.

Остановившись на этом последнем стиле ввиду целого ряда присущих ему привлекательных сторон, автор, однако, оказался в гораздо более трудном положении, не имея в своем распоряжении разворачивающейся сюжетной динамики. Задача состояла в том, чтобы применить этот стиль повествования к изложению теории, отрасли научной дисциплины с неизбежной для нее некоторой статичностью. Легче всего было справиться с очерком III («О происхождении движений»), именно в силу его историчности, и драматизировать широкое и увлекательное полотно эволюции движении в животном мире, вплоть до человека.

В остальных очерках автор решился использовать весь доступный арсенал средств, выработанных и освященных теорией литературного слова, все, что она санкционирует по части изобразительных приемов. Автор проникся решимостью не бояться применения какого бы то ни было русского литературного слова, способного наиболее точно и выпукло выразить требуемую мысль, даже если это слово и не входит в состав официально-литературного (научного и служебного) языка. Далее им широко используются всякого рода сравнения и уподобления, начиная от мимолетных метафор, затерявшихся внутри придаточных предложений, и кончая развернутыми параллелями в целую страницу.

Стремление по возможности оживить изложение привело к включению в текст ряда повествовательных эпизодов, от сказочно-мифологических вставок до реалистических очерков, преимущественно навеянных впечатлениями Великой Отечественной войны. Наконец, в том, что касается иллюстрационного оформления книги, автор, имея широкую поддержку со стороны издательства, сопроводил текст очень большим количеством рисунков. Наряду с фигурами, ссылочно и по содержанию тесно связанными с текстом, книга содержит целый ряд научных иллюстраций, косвенно освещающих изложение (это преимущественно рисунки из областей анатомии, зоологии, палеонтологии и фотографические документы наивысших достижений спортивного искусства). Мы не убоялись и включения некоторого юмористического элемента в виде карикатур, добродушно подсмеивающихся над мешковатостью и неуклюжестью или предъявляющих шуточно-недосягаемые образцы ловкости и изворотливости.

Может быть, все эти искания в области научно-популярной формы - одна сплошная ошибка. Однако, несомненно, есть шанс и за то, что хоть какая-то малая крупица найденного найдена правильно. Ведь не ошибается только тот, кто ничего не ищет, а с другой стороны, ни один ищущий никогда и не рассчитывал с одного раза верно найти.

Положимся для оценки сделанного на суровую, но товарищескую критику и на весь широкий читательский опыт.

Проф. Н. А. Бернштейн

Очерк I Что такое ловкость?

Научные бои и разведки

Физиология давно перестала быть «наукой о лягушках». Ее предмет все время рос и по размеру и по уровню развития. Она попробовала свои силы на голубях и курах, потом перешла на кошек и собак. Еще позднее прочное положение в лабораториях заняли обезьяны. Неотступные требования практики все ближе подводили физиологию непосредственно к человеку.

Было время, когда человек рассматривался как совсем особое существо полубожественной природы. Всякое опытное изучение строения и свойств его тела почиталось тогда кощунством. Стихийный научный материализм овладел ведущими позициями всего триста лет назад; тогда-то и была взрезана первая лягушка. Но к нашему времени пропасть между всеми другими живыми тварями и человеком снова стала обнаруживаться во всей своей глубине. На этот раз дело уже шло не о божественной природе или бессмертной душе человека; пропасть эту вскрыли неотвратимые реальные требования жизненной практики. Возникла физиология труда, физиология физических упражнений и спорта. Какой труд можно изучать на кошке или курице? Что общего между легкой атлетикой и лягушкой?

Так все больше развивается и шире раздвигает свои границы настоящая физиология человека и чисто человеческой деятельности. Она с бою берет позицию за позицией, все глубже проникая в тайны отправлений организма человека.

Развитие каждой естественной науки, и физиологии в том числе, можно очень точно уподобить неуклонному победоносному военному наступлению. Противник - область неизвестного - силен и еще далеко не добит. Каждую пядь земли приходится отбивать у него упорными, ожесточенными боями. Не всегда наступление развивается успешно. Случаются в нем и остановки, иногда довольно длительные, когда обе стороны окапываются друг против друга и собираются с новыми силами. Бывает и так, что область, которая казалась уже отвоеванной, снова отходит обратно к противнику - неизвестному. Это случается, когда научная теория, на которую возлагались большие надежды, оказывается ошибочной, а положенные в ее основу факты - превратно понятными и ложно истолкованными. И тем не менее армия науки знает только временные прорывы и неудачи. Как в океанском приливе каждая волна захлестывает на какие-нибудь полметра больше предыдущей и все же волна за волной, минута за минутой подымают прилив выше и выше, так развертывается и научное наступление. Только, в отличие от приливов, этому наступлению ни конца, ни предела нет.

И в деталях есть много сходства между жизнью науки и боевой обстановкой. Есть медленное, но неуклонное, железное продвижение вперед всем фронтом, когда каждый шаг завоевывается прочно и навсегда. Есть смелые броски, гениальные прорывы, которые в самые короткие сроки проникают далеко в глубину по такому направлению, где перед этим годами не удавалось и на вершок потеснить врага. Такими великолепными прорывами высятся в истории научных битв открытия Лобачевского, Пастера, Менделеева, Эйнштейна. Бывают - и так же необходимы в науке, как и в настоящей войне, - короткие разведочные рейды в глубь расположения противника. Эти разведочные рейды и не покушаются захватить и удержать в своих руках какой-либо новый участок территории. Но такая разведка может дать много ценных сведений о ближайших тылах врага и этим помочь главным боевым силам сориентироваться для предстоящих наступательных операций всем фронтом.

Автор настоящей книжки уже в течение четверти века работает скромным офицером в действующей армии науки, на участке физиологии движений человека. Все эти годы ему приходилось участвовать только в планомерных и медленных наступательных операциях научной пехоты. Предложение написать очерки по физиологии ловкости явилось боевым поручением с характером разведки, поскольку в этом направлении еще очень мало материала, прочно отвоеванного научным исследованием. Предпринять такую разведку было своевременно и нужно, жизнь настойчиво требует ее. Удачен ли был выбор офицера-исполнителя и оказался ли в какой-то мере ценным собранный этой разведкой материал - об этом судить не автору. Отчет о разведке лежит сейчас перед глазами читателя в виде отпечатанной книжки. Пусть выскажется о ней он сам.

Психофизические качества

На боевом знамени физической культуры значатся названия четырех понятий, которые принято объединять под именем психофизических качеств. Эти качества - сила, быстрота, выносливость и ловкость.

Нельзя сказать, чтобы эти четыре сестры были уж очень однородны.

Сила - это почти целиком физическое качество организма. Она непосредственно зависит от объема и качества мышечной массы и только второстепенным образом от других обстоятельств.

Быстрота - уже сложное качество, в составе которого есть кое-что и от физиологии и от психологии.

Еще больше сложно, или, как говорят, комплексно, качество выносливости.

Оно целиком основывается на дружной кооперации решительно всех органов и систем тела. Для его проявления необходима высокая степень налаженности: и обмена веществ в непосредственно работающих органах, и транспорта - кровеносной системы, снабжающей их питанием и удаляющей из них отходы, и органов снабжения - пищеварительной и дыхательной систем, и, наконец, всех органов верховного управления и регулирования - центральной нервной системы. В сущности, выносливый организм обязан удовлетворять трем условиям: он должен располагать богатыми запасами энергии, чтобы иметь, что расходовать. Он должен уметь в нужную минуту отдать - «выложить» их широкою рукой, не позволяя залеживаться ни одной единице энергии. Наконец, он должен при этом уметь тратить эти ресурсы с жесткой, разумной расчетливостью, чтобы их хватило на покрытие как можно большего количества полезной работы. Формулируя коротко, быть выносливым - значит: иметь много, тратить щедро, платить скупо. Как видим, это качество характеризует собой все многосложное хозяйство организма в его целом.

Еще сложнее и комплекснее качество ловкости. О нем уже трудно сказать, чего в нем больше - физического или психического. Во всяком случае, - и мы подробно увидим это в дальнейшем - ловкость - это дело, или функция, управления, а в связи с этим главенствующее место по ее осуществлению занимает центральная нервная система. Управлять же для реализации ловкости ей приходится очень и очень многим.

И в других отношениях качество ловкости выделяется из ряда прочих. Оно, несомненно, гибче, разностороннее, универсальнее каждого из них. Ловкость - это такая валюта, на которую охотно и во всякое время производится размен всех других психофизических качеств. Ловкость - козырная масть, которая кроет все остальные карты.

Ловкость - победительница

В очень многих мифах, сказках и сагах восхваляется ловкость - победительница. Однако наиболее разработана эта тема в одной старинной китайско-тибетской сказке, которую мы позволим себе привести полностью.

«…Всем жителям лесов, полек и гор насолила лукавая обезьяна, но больше всех доняла она своими плутнями троих: слона, верблюда и желтоглазого зайку. И сговорились они втроем меж собой: бить челом на обезьяну Черному Властелину, пещерному медведю Гималайских гор.

Выслушал жалобу Черный Властелин и присудил: выдать обезьяну всем троим челобитчикам головою. И повелеть ей выйти с каждым из них по очереди на поединок, какой назначит сам жалобщик. Возьмет обезьяна верх на всех трех поединках - быть ей помилованной. Будет побита хоть на одном - тут ей и живой не быть.

Выступил первым могучий слон и говорит:

Есть в десяти милях отсюда источник целебной воды Дунь-Хэ. Но путь к нему непроходим. Завален он острыми обломками скал, тяжелыми и зубастыми, весь зарос лесными дебрями непролазными. Ни зверю туда не пробраться, ни птице не пролететь. Вот мой поединок: кто из нас двоих до этого источника дойдет и первым назад полную кружку целебной воды принесет - за тем и победа. Полагался слон на свою великую силу. Думает: вовеки этой обезьянке ни скал ни своротить, ни деревьев не повалить. А если она сразу за мной следом и пойдет, где я путь проложу, так все равно придется ей и назад следом за мной идти. А я еще ей хвостом по кружке ударю, всю воду выплесну.

И двинулся слон вперед. Скала ему поперек дороги заляжет - он ее бивнями на сторону своротит. Загородят ему путь заросли, где деревья хитрей между собой переплелись, чем черточки в самой сложной китайской букве, - он их хоботом во все стороны размечет, с корнями и с землей из земли повывернет.

А обезьяна и не подумала за ним брести. Разбежалась и с размаху вскочила на самую высокую пальмовую крону. Огляделась кругом да как пойдет между сучьями и ветвями перепрыгивать да проныривать. Тут хвостом уцепится, маятником раскачается и разом за сотню шагов перемахнет. Здесь лапы в мех втянет, ужом проскользнет. Там через острые зубы скал так искусно колесом пройдется, что ни одной царапинки себе не сделает. Доскакала до целебного источника Дунь-Хэ и назад к пещере Черного Властелина с полной кружкой воды примчалась. Слон все еще на полпути туда был. Да ведь как управилась: при. всех своих прыжках и кувырках ни одной капли из кружки не расплескала!

Поднесла обезьяна целебную воду Черному Властелину. Подивился Черный Властелин и начертал зубом на бамбуковой коре первый священный знак победы «И».

Выступил вперед зайка желтоглазый и говорит:

Видите гору, что за нами высится? Это - гора чудес, Хамар. Кругом нее - восемь дней человечьего пути. У этой горы четыре склона: один весь из черного камня, другой - из серого, третий - из бурого, а четвертый, который в нашу сторону обращен, - из золотистого. Есть у нее чудесное свойство. Если по обломку камня с каждого из склонов горы взять и все четыре цвета вместе сложить, они тотчас срастутся в один магический камень, который все простые каменья в золото обращает. Нужно только, чтобы все обломки в один и тот же день набраны и сложены были, иначе они уже не срастутся.

Много охотников пыталось добыть себе магический камень с горы Хамар, да никому доселе это не удалось. Гора ни с какой стороны неприступна: вся она гладка, как стекло, скользка, как лед.

Вот и мой поединок. Кто из нас двоих первый все Четыре склона горы обежит и с каждого по обломку в дар Черному Властелину принесет, за тем и победа.

Полагался зайка на свои ноги резвые, стальные. Где, думает, длиннорукой да долгохвостой обезьяне за мной угнаться?

И покатил зайка желтоглазый во всю мочь кругом подножия горы. Только его и видели. И так-то он всегда прытко бегал, а тут откуда только силы взялись. Быстрее ласточки полетел, резвее морской стрелы - макрели помчался.

А обезьяна за зайкой гнаться не стала. Разбежалась она изо всех сил да с разбегу как примется прямиком по золотистому склону кверху карабкаться. Где когтями в малую зазубринку вцепится, где хвостом, как крылом, по воздуху поддаст, где змейкой ползком провьется. Как муха по стенке побежала. Доцарапалась прямо до острой вершины, где все четыре склона вместе друг с дружкой сходятся, отколупнула от всех них по кусочку и назад. А назад-то ей совсем просто было: села на свою розовую подушечку, что под хвостом, и покатилась с горы вниз быстрее лавины. Зайка все еще на половине дороги был.

Поднесла обезьяна все четыре обломка Черному Властелину. Пуще подивился Черный Властелин, покачал головою и начертал зубом на бамбуковой коре второй священный знак победы «Ро».

Выступил тогда верблюд и молвил так:

Есть за великой безводной пустыней оазис, а в нем растет волшебный цветок Ли. Кто владеет этим талисманом, над тем не властны никакие чары. Путь туда долог и труден. Во всей пустыне ничего не растет, кроме кактусовых деревьев да сухих кустарников. Мой отец ходил туда, когда я был еще верблюженком, и из всего каравана только два верблюда вернулись обратно. Туда-то я берусь дойти и принести тебе, Властелин, в дар волшебный цветок Ли. Только уничтожь ты, во имя предков, эту проклятую обезьяну!

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Николай Александрович Бернштейн

О ловкости и ее развитии

НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ БЕРНШТЕЙН

Автор этой книги Николай Александрович Бернштейн (1896 – 1966) – выдающийся советский и мировой ученый, создатель нового направления в науке, которое он скромно назвал «физиологией активности» (скромно – потому что это направление охватывает не только физиологию, но и психологию и биологию активности), первооткрыватель ряда ее законов. Авторитетные ученые относят его научные труды к тому же классу, что труды Сеченова, Ухтомского, Павлова.

Основные монографии Бернштейна «О построении движений» и «Очерки по физиологии движений и физиологии активности» переиздаются в серии «Классики науки» (издательство «Наука»), продолжают выпускаться за рубежом в переводе на английский и немецкий языки.

В основе всего научного творчества Н. А. Бернштейна лежит его новое понимание жизнедеятельности организма. Организм рассматривается им не как пассивная реактивная система, отвечающая на внешние стимулы и приспосабливающаяся к условиям среды (так считали мыслители периода «классического» механицизма в физиологии), а как созданная в процессе эволюции активная целеустремленная система. Действия этого организма направлены каждый раз на удовлетворение своих потребностей, на достижение определенной цели, которую Н. А. Бернштейн образно назвал «моделью потребного будущего». Иначе говоря, процесс жизни есть не «уравновешивание с окружающей средой», а преодоление этой среды. Он направлен не на сохранение статуса, а на движение в сторону родовой программы развития и самообеспечения. Таким образом, живой организм – это противящаяся энтропии, негэнтропийная система.

Такое понимание жизненных процессов является проявлением принципа материалистической телеологии, принципа целесообразности (сообразности цели!) характера действий живого организма. При таком понимании жизнедеятельности организма требовалась новая методика изучения его движений. Если в классической механистической физиологии движения изучались в лабораторных условиях, то Н. А. Бернштейн считал необходимым изучать их в естественных (практических) условиях. Им была создана методика, позволившая получать на светочувствительной пленке полную и ясную картину (в виде ряда кривых) того, как и с какой скоростью передвигаются те точки тела движущегося человека, перемещение которых в трехмерном пространстве имеет наиболее важное значение при том или другом двигательном акте. Разработаны были и методы анализа получаемых кривых, вычисления по ним сил, действующих на движущуюся часть тела. Свою методику Н. А. Бернштейн назвал кимоциклографией и циклограмметрией.

Огромное, далеко идущее значение разработанной Берн-штейном методики исследования движений сразу же понял и очень высоко оценил А. А. Ухтомский. В статье «К пятнадцатилетию советской физиологии» он писал: «Приходит время, когда наука может заговорить о „микроскопии времени“, как выражается где-то Н. А. Бернштейн… И здесь будет новый поворот в естествознании, последствий которого предоценить мы пока и не можем, подобно тому как современники Левенгука и Мальпига не могли предвидеть, что принесет их потомкам микроскоп» (Физиологический журнал СССР им. И. М. Сеченова, т. XVI, в. 1, 1933, с. 47).

Для выполнения того или другого движения мозг не только посылает определенную «команду» к мышцам, но и получает от периферийных органов чувств сигналы о достигнутых результатах и на их основании дает новые, корректирующие «команды». Таким образом, происходит процесс построения движений, в котором между мозгом и периферийной нервной системой существует не только прямая, но и обратная связь.

Дальнейшие исследования привели Н. А. Бернштейна к гипотезе, что для построения движений различной сложности «команды» отдаются на иерархически различных уровнях нервной системы. При автоматизации движений эта функция передается на более низкий уровень.

Многочисленные наблюдения и эксперименты полностью подтвердили эту гипотезу.

Уже из приведенного выше ясно, какое большое значение имеют результаты исследований Н. А. Бернштейна – не только теоретическое, но и для практиков: для спортивного тренера и спортсмена, для музыкального педагога и музыканта-исполнителя, для балетмейстера и артиста балета, для режиссера и актера, для всех тех профессий, для которых важно точное по результатам движение, особенно если оно совершается в необычных условиях (например, для пилота – в условиях непривычно больших и меняющихся ускорений, для космонавта – в условиях невесомости).

Результаты исследований Бернштейна важны и для врача, занимающегося формированием двигательных функций у больного, у которого они нарушены поражением нервной системы или двигательного аппарата (в частности, при протезировании).

Важны результаты работ Бернштейна и инженеру, который конструирует движущиеся механизмы и управление их движением и может при этом использовать знания о некоторых формах управления сложными движениями, которые «изобрела» природа и которые были изучены Бернштейном.

На самых первых порах изучения движений Бернштейн обнаружил, что при повторении одного и того же движения, например удара молотком по зубилу, рабочая точка молотка каждый раз очень точно попадает по зубилу, но путь руки с молотком к месту удара при каждом ударе в чем-то различен. И повторение движения не делает этот путь одинаковым. «Повторением без повторения» назвал это явление Н. А. Бернштейн. Значит, при каждом новом ударе нервной системе не приходится точно повторять одни и те же «приказы» мышцам. Каждое новое движение совершается в несколько отличных условиях. Поэтому для достижения того же результата нужны иные «команды» мышцам. Тренировка движения состоит не в стандартизации «команд», не в научении «командам», а в научении каждый раз быстро отыскивать «команду», которая в условиях именно этого движения приведет к нужному двигательному результату. Нет однозначного соответствия между результатом движения и «командами», посылаемыми мозгом к мышцам. Есть однозначное соответствие между результатом движения и «образом потребного будущего», закодированном в нервной системе.

Вместе с тем основные научные труды Н. А. Бернштейна, в том числе две его основополагающие монографии как по объему приводимых сведений (в них необходимо было привести подробные данные о многочисленных наблюдениях и экспериментах, сопоставить свою методику и свои результаты исследований с методикой и результатами других авторов), так и по характеру изложения были обращены прежде всего к работникам науки: физиологам, психологам, биологам, медикам и т. д. – или к читателям, имеющим основательную подготовку в соответствующих отраслях науки. Для массового читателя пользоваться этими трудами было трудно.

А Бернштейн хотел довести свои идеи, результаты своих исследований и до широкого круга читателей, в частности до тех, для кого они представляли не только чисто познавательный, но и профессиональный интерес. Вот почему он охотно принял предложение Центрального научно-исследовательского института физической культуры написать научно-популярную книгу, которой дал название «О ловкости и ее развитии». Он увлеченно

работал над ней (это видно из ряда его записей), рукопись была не только одобрена институтом и принята к изданию, но даже запущена в производство… Но именно на это время пришелся разгул лысенковщины, борьбы с вейсманизмом-морганизмом, с космополитизмом и тому подобных явлений. И в результате издание не осуществилось. Только теперь, почти через полвека после того, как работа лежала на столе автора, она ляжет на стол читателя. Но несмотря на это, книга сохраняет свое значение и в наши дни.

Самый многочисленный круг читателей, для которых эта книга представляет профессиональный интерес, – это работники спорта и спортсмены. Поэтому книга выходит в издательстве «Физкультура и спорт». Но, как уже говорилось выше, она предназначена и для многих других читательских групп.

Профессор И. М. Фейгенберг

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга написана по предложению дирекции Центрального научно-исследовательского института физической культуры. Предложение имело двоякую цель: дать возможно более четкое определение и анализ сложного психофизического качества ловкости и общедоступно изложить современные воззрения на природу координации движений, двигательного навыка, тренировки и т. д., имеющие первостепенное практическое значение как для деятелей физического воспитания, так и для всех участников физкультурного движения, долженствующего быть в нашей стране культурным движением во всех смыслах этого слова. Таким образом, книга эта должна была быть научно-популярной.

Необходимость в научно-популярной литературе в нашем Союзе очень велика. Было бы в корне неправильно отрицать ее значение на том основании, что Советский Союз не нуждается в полузнайках и что нельзя оспаривать за его гражданами ни права, ни способностей к овладению специальной литературой, без какой-либо снисходительности или высокомерия, будто бы неизбежно связанных с популяризацией науки. Этот взгляд совершенно ошибочен.

Те времена, когда каждый деятель науки мог быть в разной мере ориентированным во всех отраслях естествознания, миновали давно и безвозвратно. Уже двести лет назад для подобного универсализма потребовался такой всеобъемлющий гений, как гений Ломоносова. И он, в сущности, был последним в мире представителем типа универсального натуралиста. За те два столетия, которые отделяют нас от него, объем и содержание естествознания выросли так безмерно, что научные работники затрачивают теперь всю свою жизнь на овладение материалом одной своей основной узкой специальности, и мало кто из них в состоянии выделить у себя достаточно времени даже для того, чтобы, не отставая от времени, следить за бурным потоком текущей научной литературы по этой специальности. О других отраслях той же науки, а тем более о других отраслях естествознания ему нередко некогда даже подумать.

Этот заливающий поток нового фактического материала по всем ветвям естественной науки и прямо связанная с его ростом все большая дифференциация научных и научно-прикладных профессий все сильнее и сильнее угрожают превратить их представителей в узких специалистов, лишенных какого бы то ни было кругозора, слепых ко всему, кроме той тесной тропинки, по которой их направила жизнь. А это сужение поля зрения опасно отнюдь не только потому, что лишает людей всей неотразимой прелести широкого общего образования, но главное потому, что приучает из-за деревьев не видеть леса даже в своей специальности, выхолащивает творческую мысль, обедняет работу в отношении свежих идей и большой перспективы. Уже Джонатан Свифт, тоже двести лет назад, сумел пророчески предвидеть таких узких «гелертеров» с шорами на глазах, слепых зарапортовавшихся чудаков, и жестоко высмеял их в изображенной им академии наук острова Лагадо.

Вот для преодоления этой-то опасности и необходима научно-популярная литература. Да охранят ее все музы от снисходительного высокомерия к читателю, от горациевского «Odi profanum vulgus et агсео»! . Она видит в читателе не профана, не вульгарную чернь, а собрата, которого нужно ознакомить с главными основами и последним словом смежной науки, до чего он никак не мог бы добраться, если бы ему пришлось штудировать эти вопросы по горам первоисточников и специальной литературы. Она стремится обеспечить ему тот широкий кругозор, который необходим как для научно-теоретического, так и для практического творчества в любой области, стремится не принизить себя до какого-то воображаемого и неуважаемого профана, а поднять собрата-читателя иной специальности на высоту птичьего полета, откуда можно обозревать весь мир.

Современный деятель – все равно как теоретики, так и практики – должен знать все о своем основном и основное обо всем.

Та часть общей теории словесности, ведению которой подлежит научно-популярная литература, еще совершенно не разработана. В ней в полную меру царит хаос, неясность и ощупывающая эмпирика. Между тем, пытаясь сделать свой вклад в этого рода литературу и подходя к этому заданию со всей ответственной серьезностью, какой оно заслуживает, необходимо в первую очередь отдать себе отчет в том, как взяться за дело.

Хорошими типовыми представителями одного из них могут служить широко распространенные и общеизвестные томы издания т-ва «Просвещение»: «Мироздание» Мейера, «История земли» Неймайра, «Человек» Ранке и т.п. Книги этого типа ровно ничем не отличаются по изложению от любых учебных или научных руководств, кроме только постоянного памятования об уровне подготовленности читателя, для которого они предназначены. Они ничем не пытаются завлечь или заинтересовать читателя, кроме того интереса, который может представлять для него сама тема и содержание излагаемого предмета, ведут изложение сухо, деловито, в рамках плана, диктуемого в большей мере догматикой темы, нежели ее дидактикой.

Второй тип, или стиль, научно-популярного изложения можно было бы назвать фламмарионовским. Для широкоизвестных популярных опусов Фламмариона по астрономии и космографии характерны основным образом две черты. Во-первых, это постоянное заигрывание с читателем, а еще более – с читательницей книги, которую автор, согласно представлениям буржуазного общества XIX века, трактует как в высшей степени кисейную, нетерпеливую и невежественную особу, но по адресу которой не жалеет никаких порций галантности. Во-вторых, это насыщение текста огромным количеством воды. Нет сомнения, что простота изложения и его водянистость далеко не одно и то же; мы знаем сколько угодно примеров высокоспециальных и трудных для понимания ученых сочинений, содержащих, однако, 90 % жидкого, бесполезного растворителя. С нашей точки зрения, такое распухание книги помогает делу не больше, чем кокетничание с читателями обоего пола.

Третий стиль, или тип, относится к самому недавнему времени и ярче всего представлен в книгах де-Крюи, посвященных истории великих открытий в области медицины и биологии. У нас широко известна и пользуется успехом первая и самая талантливая из его книг «Охотники за микробами». Де-Крюи впервые, насколько мы можем судить, ввел в научно-популярную литературу смелую, широкую импрессионистскую манеру, обогащенную всеми современными достижениями общелитературной стилистики. Его речь богата образами, яркими сравнениями, полна юмора, местами поднимается до страстной горячности трибуна науки и адвоката мучеников. Ему помогает исторический аспект, в котором написано большинство повестей: будет ли то история великого открытия с его многосложными перипетиями или история жизни выдающегося деятеля науки – в обоих случаях повествование насыщается динамикой, сюжетностью, развертывающейся интригой. Читатель с замиранием сердца ждет, что будет дальше, и готов заглянуть на последнюю страницу, как делывали барышни, читая захватывающий роман. Название первой книги де-Крюи «Охотники за микробами» само уже вводит читателя в его стиль и манеру: он превращает историю научной борьбы в увлекательную приключенческую повесть, ничуть не снижая при этом высоты и значительности описываемых событий.

Манера де-Крюи начинает находить отклики и у нас в Союзе; нет сомнения, например, что талантливые очерки Татьяны Тэсс, посвященные характеристикам крупнейших современных советских ученых и время от времени появляющиеся в центральных газетах, во многом навеяны манерой этого автора. Много общего с этим же стилем имели и очерки безвременно скончавшейся Ларисы Рейснер.

Остановившись на этом последнем стиле ввиду целого ряда присущих ему привлекательных сторон, автор, однако, оказался в гораздо более трудном положении, не имея в своем распоряжении разворачивающейся сюжетной динамики. Задача состояла в том, чтобы применить этот стиль повествования к изложению теории, отрасли научной дисциплины с неизбежной для нее некоторой статичностью. Легче всего было справиться с очерком III («О происхождении движений»), именно в силу его историчности, и драматизировать широкое и увлекательное полотно эволюции движении в животном мире, вплоть до человека.

В остальных очерках автор решился использовать весь доступный арсенал средств, выработанных и освященных теорией литературного слова, все, что она санкционирует по части изобразительных приемов. Автор проникся решимостью не бояться применения какого бы то ни было русского литературного слова, способного наиболее точно и выпукло выразить требуемую мысль, даже если это слово и не входит в состав официально-литературного (научного и служебного) языка. Далее им широко используются всякого рода сравнения и уподобления, начиная от мимолетных метафор, затерявшихся внутри придаточных предложений, и кончая развернутыми параллелями в целую страницу.

Стремление по возможности оживить изложение привело к включению в текст ряда повествовательных эпизодов, от сказочно-мифологических вставок до реалистических очерков, преимущественно навеянных впечатлениями Великой Отечественной войны. Наконец, в том, что касается иллюстрационного оформления книги, автор, имея широкую поддержку со стороны издательства, сопроводил текст очень большим количеством рисунков. Наряду с фигурами, ссылочно и по содержанию тесно связанными с текстом, книга содержит целый ряд научных иллюстраций, косвенно освещающих изложение (это преимущественно рисунки из областей анатомии, зоологии, палеонтологии и фотографические документы наивысших достижений спортивного искусства). Мы не убоялись и включения некоторого юмористического элемента в виде карикатур, добродушно подсмеивающихся над мешковатостью и неуклюжестью или предъявляющих шуточно-недосягаемые образцы ловкости и изворотливости.

Может быть, все эти искания в области научно-популярной формы – одна сплошная ошибка. Однако, несомненно, есть шанс и за то, что хоть какая-то малая крупица найденного найдена правильно. Ведь не ошибается только тот, кто ничего не ищет, а с другой стороны, ни один ищущий никогда и не рассчитывал с одного раза верно найти.

Положимся для оценки сделанного на суровую, но товарищескую критику и на весь широкий читательский опыт.

Проф. Н. А. Бернштейн

Очерк I Что такое ловкость?

Научные бои и разведки

Физиология давно перестала быть «наукой о лягушках». Ее предмет все время рос и по размеру и по уровню развития. Она попробовала свои силы на голубях и курах, потом перешла на кошек и собак. Еще позднее прочное положение в лабораториях заняли обезьяны. Неотступные требования практики все ближе подводили физиологию непосредственно к человеку.

Было время, когда человек рассматривался как совсем особое существо полубожественной природы. Всякое опытное изучение строения и свойств его тела почиталось тогда кощунством. Стихийный научный материализм овладел ведущими позициями всего триста лет назад; тогда-то и была взрезана первая лягушка. Но к нашему времени пропасть между всеми другими живыми тварями и человеком снова стала обнаруживаться во всей своей глубине. На этот раз дело уже шло не о божественной природе или бессмертной душе человека; пропасть эту вскрыли неотвратимые реальные требования жизненной практики. Возникла физиология труда, физиология физических упражнений и спорта. Какой труд можно изучать на кошке или курице? Что общего между легкой атлетикой и лягушкой?

Так все больше развивается и шире раздвигает свои границы настоящая физиология человека и чисто человеческой деятельности. Она с бою берет позицию за позицией, все глубже проникая в тайны отправлений организма человека.

Развитие каждой естественной науки, и физиологии в том числе, можно очень точно уподобить неуклонному победоносному военному наступлению. Противник – область неизвестного – силен и еще далеко не добит. Каждую пядь земли приходится отбивать у него упорными, ожесточенными боями. Не всегда наступление развивается успешно. Случаются в нем и остановки, иногда довольно длительные, когда обе стороны окапываются друг против друга и собираются с новыми силами. Бывает и так, что область, которая казалась уже отвоеванной, снова отходит обратно к противнику – неизвестному. Это случается, когда научная теория, на которую возлагались большие надежды, оказывается ошибочной, а положенные в ее основу факты – превратно понятными и ложно истолкованными. И тем не менее армия науки знает только временные прорывы и неудачи. Как в океанском приливе каждая волна захлестывает на какие-нибудь полметра больше предыдущей и все же волна за волной, минута за минутой подымают прилив выше и выше, так развертывается и научное наступление. Только, в отличие от приливов, этому наступлению ни конца, ни предела нет.

И в деталях есть много сходства между жизнью науки и боевой обстановкой. Есть медленное, но неуклонное, железное продвижение вперед всем фронтом, когда каждый шаг завоевывается прочно и навсегда. Есть смелые броски, гениальные прорывы, которые в самые короткие сроки проникают далеко в глубину по такому направлению, где перед этим годами не удавалось и на вершок потеснить врага. Такими великолепными прорывами высятся в истории научных битв открытия Лобачевского, Пастера, Менделеева, Эйнштейна. Бывают – и так же необходимы в науке, как и в настоящей войне, – короткие разведочные рейды в глубь расположения противника. Эти разведочные рейды и не покушаются захватить и удержать в своих руках какой-либо новый участок территории. Но такая разведка может дать много ценных сведений о ближайших тылах врага и этим помочь главным боевым силам сориентироваться для предстоящих наступательных операций всем фронтом.

Автор настоящей книжки уже в течение четверти века работает скромным офицером в действующей армии науки, на участке физиологии движений человека. Все эти годы ему приходилось участвовать только в планомерных и медленных наступательных операциях научной пехоты. Предложение написать очерки по физиологии ловкости явилось боевым поручением с характером разведки, поскольку в этом направлении еще очень мало материала, прочно отвоеванного научным исследованием. Предпринять такую разведку было своевременно и нужно, жизнь настойчиво требует ее. Удачен ли был выбор офицера-исполнителя и оказался ли в какой-то мере ценным собранный этой разведкой материал – об этом судить не автору. Отчет о разведке лежит сейчас перед глазами читателя в виде отпечатанной книжки. Пусть выскажется о ней он сам.