Все стихи анны барковой. Где верность какой-то отчизне

В 1922 году выходит её единственная прижизненная книга стихов «Женщина» (с восторженным предисловием Луначарского), в следующем году отдельным изданием публикуется пьеса «Настасья Костер».
Начало 1920-х гг. - вершина официального признания Барковой; её стихи становятся широко известны, о ней начинают говорить как о «пролетарской Ахматовой», выразительнице «женского лица» русской революции. Её лирика этих лет действительно глубоко оригинальна, она эффектно выражает мятежные (революционные и богоборческие) устремления «сражающейся женщины», виртуозно используя богатый арсенал поэтической техники (в частности, прочно утвердившиеся к тому времени в русской поэзии дольник и акцентный стих).

Однако мятежная натура Барковой довольно быстро приводит её к глубокому конфликту с советской действительностью. Она не может найти себе место в официальных литературных и окололитературных структурах.

В конце 1934 г. её арестовывают в первый раз и заключают на пять лет в Карлаг (1935-1939), в 1940-1947 гг. она живёт под административным надзором в Калуге, где в 1947 г. её арестовывают повторно и на этот раз заключают в лагерь в Инту, где она находится до 1956 г. В этот период поэтесса писала о себе так

В 1956-1957 годах жила на Украине в поселке Штеровка близ города Луганска.
13 ноября 1957 года, несмотря на «оттепель», её арестовывают в третий раз (как и прежде, по обвинению в антисоветской агитации) и заключают в лагерь в Мордовии (1958-1965).
С 1965 года живёт в Москве, в коммунальной квартире, получая небольшую пенсию.
Все эти годы Анна Баркова продолжает писать стихи, многие из которых достигают большой художественной силы и входят в число важнейших документов «лагерной литературы» советского периода.

Публикация её произведений началась только в 1990-е гг.; несколько сборников стихов были изданы в Иванове и в Красноярске. Одно из наиболее полных изданий - книга «…Вечно не та» (М.: Фонд Сергея Дубова, 2002). Опубликованы также дневники и проза Барковой («Восемь глав безумия»: Проза. Дневники. М.: Фонд Сергея Дубова, 2009).

Песни на стихи Барковой исполняет Елена Фролова.
Значительная часть литературного наследия Анны Барковой не опубликована.

Публикации

Женщина: Стихи. - Пг.: Гиз, 1922. - 96 с. Предисл. А. Луначарского (воспроизведено в сб. Возвращение).

Настасья Костер. - М.-Пг., 1923. Пьеса.
Возвращение: Стихотворения. - Иваново, 1990. - 196 с. Сост. А. Агеев, Л. Садыга, Л. Таганов. Предисл. Л. Таганова.

Избранные стихи - Красноярск: ИПК «ПЛАТИНА», 1998. - 75 с. Серия «Поэты свинцового века».

…Вечно не та. - М.: Фонд Сергея Дубова, 2002. - 624 с.

Вестник РХД, № 121 (1977), с.287-293.

«Огонек», № 35, 1988, с.36.

«Волга», № 3, 1991, с.78-80.

«Литературное обозрение», № 8, 1991.

«Вопросы литературы», 1997, № 6. Семь писем Барковой 1922-1975 гг. к ее подруге К. И. Соколовой (1900-1984) и пять писем 1957-1967 гг. к Т. Г. Цявловской (1897-1978).

Анна Баркова: Сто лет одиночества // «Новый мир», № 6, 2001. Публикация и предисловие Л. Н. Таганова.

День поэзии. 1989. С.52-53.

Лазурь. Вып.1. М., 1989.

Средь других имен, с.95-124. (Название этой антологии поэтов-узников ГУЛАГа - цитата из стихотворения Анны Барковой.)

Лучшие стихи года [по мнению литературных критиков Л. Барановой, В. Кожинова, И. Ростовцевой, П. Ульяшова]. - М.: Молодая гвардия, 1991. С.171-172. 2 стихотворения в разделе Ростовцевой.

РПМ, с.158.

СТР, с.362-363.

РПА, с.277-278.

Сто одна поэтесса Серебряного века. Антология /Сост. и биогр. статьи М. Л. Гаспаров, О. Б. Кушлина и Т. Л. Никольская. - СПб.: ДЕАН, 2000. С.21-24. 4 стихотворения 20-х годов.

От символистов до обэриутов. Поэзия русского модернизма. Антология. Книга 2 /Сост. А. С. Карпов, А. А. Кобринский, О. А. Лекманов. - М.: Эллис Лак, 2000; 2002. С.486. Отношусь к литературе сухо…

Поэзия второй половины XX века /Сост. И. А. Ахметьев, М. Я. Шейнкер. - М.: СЛОВО/SLOVO, 696 с. 2002 С.30-35. ISBN 585050379X35

Поэзия узников ГУЛАГа, с.228-233 издательство: МФД: Материк 2005 ISBN 5-85646-111-8

Антология самиздата. Том 1, кн. 1. С.114-121.

Мы - летописцы Пимены и нам не надо имени. - М.: («Аванглион», 2007) «РуПаб+», 2009. Издание 2-е, доп. (Т. И. Исаевой). С.10-14. 4 стихотворения 1920-х гг.

Русские стихи 1950-2000 годов. Т.1. С.75-79.

Ненависть ясна и откровенна,
Ненависть направлена к врагу,
Вот любовь – прощает все измены,
И она – мучительный недуг.

Эта книга – раскаленный уголь.
Видишь грудь отверстую мою?
Мы во имя ненавидим друга,
Мы во имя проклянем семью.
Анна Баркова

Училась в гимназии в Иваново-Вознесенске (где её отец работал швейцаром); с 1918 г. сотрудничала в ивановской газете «Рабочий край» под руководством А. К. Воронского. Выступала в печати со стихами, которые были замечены и высоко оценены прежде всего «левой» критикой. В 1922 г. переезжает в Москву по приглашению А. В. Луначарского, секретарём которого недолгое время работает; позднее, вследствие конфликта, покидает его секретариат и пытается устроиться в различные газеты и издательства Москвы.
В 1922 году выходит её единственная прижизненная книга стихов «Женщина» (с восторженным предисловием Луначарского), в следующем году отдельным изданием публикуется пьеса «Настасья Костер».
Начало 1920-х гг. - вершина официального признания Барковой; её стихи становятся широко известны, о ней начинают говорить как о «пролетарской Ахматовой», выразительнице «женского лица» русской революции. Её лирика этих лет действительно глубоко оригинальна, она эффектно выражает мятежные (революционные и богоборческие) устремления «сражающейся женщины», виртуозно используя богатый арсенал поэтической техники (в частности, прочно утвердившиеся к тому времени в русской поэзии дольник и акцентный стих).
Однако мятежная натура Барковой довольно быстро приводит её к глубокому конфликту с советской действительностью. Она не может найти себе место в официальных литературных и окололитературных структурах.

Пропитаны кровью и желчью
Наша жизнь и наши дела.
Ненасытное сердце волчье
Нам судьба роковая дала.
Разрываем зубами, когтями,
Убиваем мать и отца,
Не швыряем в ближнего камень-
Пробиваем пулей сердца.
А! Об этом думать не надо?
Не надо - ну так изволь:
Подай мне всеобщую радость
На блюде, как хлеб и соль.
1925

В конце 1934 г. её арестовывают в первый раз и заключают на пять лет в Карлаг (1935-1939), в 1940-1947 гг. она живёт под административным надзором в Калуге, где в 1947 г. её арестовывают повторно и на этот раз заключают в лагерь в Инту, где она находится до 1956 г. В этот период поэтесса писала о себе так

Да. Я стала совсем другая,
Не узнают друзья меня.
Но мороз иногда обжигает
Жарче солнца, больнее огня.
1954

В 1956-1957 годах жила на Украине в поселке Штеровка близ города Луганска.

13 ноября 1957 года, несмотря на «оттепель», её арестовывают в третий раз (как и прежде, по обвинению в антисоветской агитации) и заключают в лагерь в Мордовии (1958-1965).
С 1965 года живёт в Москве, в коммунальной квартире, получая небольшую пенсию.
Все эти годы Анна Баркова продолжает писать стихи, многие из которых достигают большой художественной силы и входят в число важнейших документов «лагерной литературы» советского периода.

В переулке арбатском кривом
Очень темный и дряхлый дом
Спешил прохожим угрюмо признаться:
«Здесь дедушка русской авиации».
А я бабушка чья?
Пролетарская поэзия внучка моя -
Раньше бабушки внучка скончалась -
Какая жалость!
1975

Передача, посвященная поэтессе Анна Барковой, вышла на Радио "Свобода" 09.08.2011. Несколько фрагментов из нее приведу ниже.

"1 декабря 1934 года, как известно, был выстрелом убит Сергей Миронович Киров в Ленинграде, и начались аресты, повсеместные и повальные. Анна Баркова пала жертвой преследования и поисков врагов. Ее арестовали в декабре 1934 года и в марте 1935 она оказалась в Бутырском изоляторе, откуда написала наркому внутренних дел письмо с просьбой не ссылать ее, а подвергнуть высшей мере наказания, расстрелу. Почему? Потому что она писала, что больна и не выдержит тюремных и лагерных условий. Повод, по которому она была арестована, был довольно простой и распространенный в то время - ходили разговоры между собой о том, кто же убил Сергея Мироновича Кирова, и Баркова бросила сквозь зубы: ""Не того убили!"". Вообще она была невероятно остра и несдержанна на язык. Итак, начался первый барковский срок, который продолжался пять лет - с 1934 по 1939 год - и тогда в ее поэзии появились еще более устрашающие, метафизически устрашающие нотки."
"...на пять лет Анна Баркова попала в Карлаг, где она провела период с 1935 по 1939 год. В 1940 году она поселилась в Карлаге под административным надзором, где прожила до 1947 года. Здесь есть интересная деталь. Когда началась война, местное ГБ, как бы оно ни называлось в то время, пришло проверять политически неблагонадёжных на предмет возможной измены, возможного предательства на тот случай, если враг будет совсем рядом или уже практически в городе. И она была подвергнута, скажем современным языком, собеседованию. Но даже гебисты, даже в то время, даже несмотря на то, она отсидела 5 лет как политически неблагонадежная, вынуждены были признать, что понятия измены и предательства были столь чужды ее характеру, что дальше этого собеседования-разговора дело не пошло, от нее отстали. В 1947 году ее арестовали повторно... Но за несколько месяцев до этого, летом 1947 она засобиралась в Москву, уж больно тошна была ей ее Калуга, она ее ненавидела, и у нее зародилась идея поселиться на родине, в Иваново. Но для этого она отправилась в Москву поговорить с некоторыми людьми, знакомыми, друзьями, которым она доверяла и у которых она хотела как бы проверить правильность своего решения. Но этим планам не суждено было сбыться, потому что ее арестовали по доносу калужской квартирной хозяйки и ее дочери. Доносчицы писали, что Баркова "мрачно пишет о советской действительности и злобно высказывается по адресу товарища Сталина". Ну, коммунальная квартира, так что все разговоры были слышны. Ей дали десять лет лагеря и поражение в правах на пять лет после отбытия наказания. Она попала в знаменитый лагерь Абезь и, как пишут некоторые немногочисленные биографы Барковой, в частности, Олег Хлебников и Лев Аннинский, в Абези душа Барковой ожила. Она была окружена людьми, которые могли по достоинству оценить незаурядность ее натуры. И начались стихи."

Загон для человеческой скотины.
Сюда вошел - не торопись назад.
Здесь комнат нет. Убогие кабины.
На нарах бирки. На плечах - бушлат.
И воровская судорога встречи,
Случайной встречи, где-то там,
в сенях.
Без слова, без любви. К чему здесь речи?
Осудит лишь скопец или монах.

На вахте есть кабина для свиданий,
С циничной шуткой ставят там
кровать:
Здесь арестантке, бедному созданью,
Позволено с законным мужем спать.

Страна святого пафоса и стройки,
Возможно ли страшней и проще пасть –
Возможно ли на этой подлой койке
Растлить навек супружескую страсть!

Под хохот, улюлюканье и свисты,
По разрешенью злого подлеца…
Нет, лучше, лучше откровенный
выстрел,
Так честно пробивающий сердца.

"Освободилась Анна Баркова в 1956 году. Как приятно было бы сказать: вот "оттепель", исторические съезды КПСС, развенчание культа личности, все хорошо, страна идет другим путем. Мы, правда, знаем, что потом, в 60-70-е, все повернется, но пока, хотя бы несколько лет - ничего подобного. В 1956 году Анна Баркова, освободившись, поселилась в поселке Штеровка близ Луганска на Украине, и уже 13 ноября 1957 года, несмотря на ""оттепель"", ее арестовывают в третий раз и заключают в лагерь в Мордовии, как и прежде. по обвинению в антисоветской агитации. Кстати, здесь нужно сказать, что в районе Луганска Анна Баркова оказалась опасаясь именно такого развития событий. Она была Москве в 1956 году, жила у друзей, и когда она увидела подготовку ко Всемирному фестивалю молодежи и студентов, очевидно острым нюхом уже старой зэчки поняла, что начнут проверять всех, кто находится в столице, это будет означать дополнительную бдительность органов и, чтобы никого не подводить, она и уехала на Украину, в Луганск. Но ее это не спасло. Как я уже говорил, в ноябре 1957 года она была арестована в третий раз...На этот раз произошла действительно страшная какая-то история, чудовищная несправедливость и настоящее несчастье для Анны Александровны, если можно называть очередную посадку таким уже несчастьем по сравнению с двумя другими, которые она пережила. Говорят о причинах ее ареста разное, кто-то говорит, что это был очередной донос, в котором сообщалось, что она слушает ""Голос Америки"", кто-то говорил, что, получив в этой Штеровке свои реабилитационные бумаги по почте, Анна Александровна кому-то послала какое-то письмо, в котором выразила то ли недовольство по поводу не печатания ее, то ли по поводу отзыва какой-то редакции, то ли комментировала не приходившие слишком долго эти бумаги о реабилитации. Короче говоря, за ней следили, письмо было перехвачено, перлюстрировано, прочитано и Баркова была арестована в очередной раз. То есть после 20-го Съезда, через полтора года после этого, когда, казалось бы, все, кто мог, все невинно осужденные, а также и ""преступники"", те, кто проходили по политической статье, по 58-й, были отпущены на свободу, И - нет - Баркова снова получила срок - 8 лет. И эти восемь лет действительно доконали ее. Она не скончалась в лагере в эти годы, но ее душевное и психическое состояние было действительно на грани нормальности. О Барковой лагерного периода существует целый ряд воспоминаний, были уже годы вегетарианские даже в самих лагерях, и люди, вышедшие из этих лагерей, смогли опубликовать свои мемуары, кто быстро, кто не так быстро."
"...несколько слов о 1956-57 годах, когда Анна Баркова жила под Луганском на свободе. Дело в том, что относительно недавно были опубликованы и продолжают публиковаться произведения Барковой, которые никогда не были напечатаны ранее, и которые сохранились зачастую чудом. Я в одной из статей даже прочел теплые слова в адрес тех следователей органов госбезопасности, которые не выбросили и не выбрасывали (учитывая, что речь идет о трех сроках) произведения Барковой, а подшивали их к делу в качестве вещественных доказательств. И вот теперь, когда эти дела были раскрыты, рассекречены, нам предоставилась возможность познакомиться с этими произведениями. Я не знаю, можно ли действительно благодарить за что-то следователей КГБ, я, скорее, поблагодарю случай или судьбу, которая распорядилась так, что эти произведения до нас дошли. И, разумеется, тех исследователей творчества Барковой, которые в разных городах, прежде всего, в Иваново-Вознесенске делают все для того, чтобы сохранить ее наследие.
Так вот, в 1957 году Анна Баркова начала писать много прозы. Прозу она писала и до этого, но вот здесь как будто открылись какие-то ворота, какой-то шлюз. Я уже говорил о ее пророческом даре и всех, кто сомневается в моих словах, отсылаю к ее повести "Как делается луна". Когда я читал эту небольшую повесть, она меньше 100 страниц, причем небольшого книжного формата. Это другая книга Анны Барковой, не та, о которой я говорил, она называется "Восемь глав безумия. Проза и дневники", и тоже издана Фондом Сергея Дубова в Москве, но уже относительно недавно, в 2009 году. Туда вошли произведения, которые не вошли в предыдущий том, частично не вошли.
Так вот, когда я читал эту небольшую повесть, я в какой-то момент начал подхихикивать, потому что я вдруг понял, что я читаю историю ГКЧП, я читаю историю переворота. Удачного, неудачного - я не буду раскрывать сюжет повести, но это то, что совсем недавно я наблюдал. И потом то, где меня не было, то есть переговоры участников, были опубликованы в советской еще в то время прессе, а, может, уже российской прессе, и совпадение некоторых фраз, некоторых абзацев было почти текстуальным. Потом я вдруг понял, что я читаю не историю ГКЧП, я читаю историю того, что было после ГКЧП, я читаю историю России, которая перевернулась, когда к власти пришла другая элита (может, демократическая, может, не демократическая, сейчас не об этом разговор, речь идет о механизме смены власти), и когда я закончил радостно читать эту повесть, вдруг до меня дошло, что я читаю вещь, написанную в 1957 году, и это оценка не ГКЧП, не смены власти в СССР-России, а это повесть о том, как проводилась десталинизация. Я никогда больше не встречал ни одного, тем более - художественного произведения, где столь ясно было бы показано, что механизмы смены власти, механизмы закулисных игр, мотивация участников, в общем, раскладывается как дважды два, даже если у них разные цели, разные лозунги и разные итоги их деятельности. Повесть немножко страшная тем, что она показывает, к чему все придет. Не менее забавна, кстати, и тогда же написанная, в 1957 году (забавна не в смысле смешная, а в том смысле, что как-то неожиданно поворачивается вся история другой стороной) и повесть "Восемь глав безумия", которая дала название всей книге. Это довольно большой по меркам Барковой (120 с лишнем страниц) разговор героини с дьяволом. Я не думаю, что Анне Барковой в 1957 году была известна рукопись "Мастера и Маргариты", но сходство некоторых идей, некоторых поворотов, некоторых сюжетных ходов просто завораживает. В этой же книге опубликована впервые антиутопия Барковой "Освобождение Гынгуании".
Я считаю, что вся история фантастической литературы, вся история мировой антиутопии теперь должна читаться совершенно по-другому, потому что произведение Анны Барковой не может не стоять во дном ряду с теми великими произведениями, которые нам известны - "Мы" Замятина, "Великолепный новый мир" Хаксли, "1984 год" Орвелла и потом "роман-предупреждение" Стругацких. Вот между ними стоит повесть Барковой. Повторяю, читать ее обязательно, это просто необходимо.

Сейчас имени Барковой, слава богу, не грозит забвение - выходят книги, статьи о ней, спектакли, ей посвященные, проводятся выставки. И вышел диск на ее песни, который записала ленинградская исполнительница, бард, композитор Елена Фролова."

Ведь это памятник отчаянья -

Стиха надтреснутого крик…

А. Баркова

Малоизвестная, но необычайно талантливой женщины с уникальной судьбой А.А. Баркова.

Анна Александровна Баркова (1901-1976) , более известная как поэтесса и легендарный политзек (три срока в лагерях..."за мысли"), свыше полувека назад в своей оригинальной талантливой прозе пророчески "нарисовала" многое из того, что с нами случилось в последние десятилетия.

Евгений Евтушенко, составляя свою антологию «Строфы века», назвал Анну Баркову одной из лучших русских поэтесс ХХ столетия и сравнил с Ахматовой и Цветаевой. Баркову не сломили ни десятилетия сталинских лагерей, ни бараки и коммуналки, где она жила вызывающе свободно, соседствуя с совершенно далекими от нее людьми, перед которыми никогда не скрывала ни своей образованности, ни политических взглядов. Трагическая судьба замечательного русского поэта Анны Александровны Барковой, чьё творчество по праву должно быть вписано в контекст русской и мировой культуры, заслуживает того, чтобы о ней узнали широкие массы читателей.

Баркова в 1930-е г

На долгое время имя Барковой было просто “выключено” из литературного процесса, а ведь её поэтический дебют был блестящ. На заре своей юности, в далёкие 1920-е годы, девушка из провинциального рабочего городка Иваново-Вознесенска попала в зону внимания самого наркома просвещения Луначарского, который в письме к Барковой прочил ей большое будущее: “Я вполне допускаю мысль, что Вы сделаетесь лучшей русской поэтессой за всё пройденное время русской литературы”. Положительно отзывались о её творчестве Блок, Брюсов, Пастернак… Она достигла такого положения, о котором другие могли лишь мечтать. В 1922 году Баркова переезжает жить в Москву, становится личным секретарём Луначарского, который надеется “вылепить” из неё “великую пролетарскую поэтессу”, масштабом не ниже другой Анны — Ахматовой. В том же году в Петрограде выходит первый и единственный прижизненный сборник стихов Барковой «Женщина». Лирическая героиня книги — “амазонка с оружием грозным”, ярая провозвестница новой истины, новой любви и красоты, пришедших с революцией на смену старым. “Жанной д"Арк современной поэзии” назвал Баркову один из литературных критиков того времени.

Но за кремлевской стеной она увидела двойную мораль большевицкой власти («Одно лицо — для посвященных, / Другое — для наивных масс…») и не захотела жить по их правилам. Три года скиталась по чужим углам.

Мемориальная доска на бывшей гимназии

Что поддержало её тогда? Что не дало бесследно раствориться в унылой повседневности российских буден? В первую очередь - натура, характер, изначальная внутренняя сила, заложенная в ней. «С восьми лет, - запишет впоследствии Баркова в своём дневнике, - одна мечта - о величии власти через духовное творчество».

Ещё в юности обнаружилось у Барковой нечто такое, что к ней тянуло и вместе с тем отталкивало окружающих. Человек, вышедший из самых низов города, она изначально несла в себе некую тайную тревогу. «Огненно-красная, со слегка вьющимися волосами длинная коса, серьёзные, с пронзительным взглядом глаза», - такой запомнилась гимназистка Баркова одной из своих сверстниц. Девочка из «мутной избы» тянулась к культуре, к Достоевскому, Ницце, Эдгару По.

Только в книгах раскрылось мне странное

Сквозь российскую серую пыль,

Сквозь уныние окаянное

Мне чужая привиделась быль, -

Напишет впоследствии Баркова, вглядываясь в начало своей жизни.

Гимназия, где училась А.Баркова

Анна пишет стихи под псевдонимом «Калика - Перехожая», печатается в газетах и журналах. Странный псевдоним для 20-летней девушки, каликами перехожими на Руси издавна называли нищих, юродивых, «божьих» странников. В народе их считали не только блаженными, но и почитали, как пророков, людей, близких к Богу. Складывается впечатление, что вместе с литературным именем поэтесса выбрала себе судьбу.

Раньше многих поняла она чёрную бездну власти, называемую сегодня культом личности.

Наша цель пусть будет нам дороже

Матерей, и братьев, и отцов.

Ведь придётся выстрелить, быть может,

В самое любимое лицо.

…………

Эта книжка - раскалённый уголь

(Видишь грудь отверстую мою?)

Мы во имя шлём на плаху друга,

Истребляем дом свой и семью. (1927)

Стихи Барковой конца 20-х — начала 30-х годов полны реалиями неприглядной советской действительности эпохи зарождения культа личности Сталина: стандартизация жизни во всех её ипостасях, замена индивидуально-личностного “я” безликим “мы” (вспомним роман Е.Замятина), повсеместная практика тотального предательства и доносительства, новое, ещё более худшее рабство взамен прежнего, сотворение новых кумиров, более жестоких и страшных, чем старые, вместо задуманного рая на земле строительство огромного всеобщего барака-тюрьмы.

Мы были наивны. Мечтали

Ввести человечество в рай.

Благие найти скрижали,

Взобравшись на новый Синай.

А вместо этого:

С покорностью рабскою дружно

Мы вносим кровавый пай

Затем, чтоб построить ненужный

Железобетонный рай.

С конца двадцатых ее перестают печатать по идеологическим соображениям. «Женщина» так и осталась единственной изданной при жизни книгой Анны Барковой.

После отставки Луначарского, Баркова работает в газете «Правда». Начались тяжёлые времена. А у Анны Александровны был мятежный характер, она не умела молчать или говорить «да» там, где душа кричала «нет». В декабре 1934-го, когда в узком кругу правдистов обсуждали убийство Кирова, Анна бросила неосторожную фразу: «Не того убили». Кто-то донес. В результате Анна Александровна Баркова была арестована за «систематическое ведение… антисоветской агитации и высказывание террористических намерений». Ее поместили в Бутырский изолятор даже без санкции прокурора.

31 декабря 1934 г. Анна Александровна Баркова была осуждена Особым совещанием на 5 лет ГУЛАГа. Понять, что переживала тогда Баркова может только тот, кто прошёл через подобное. Александр Исаевич Солженицын так передаёт это состояние: «Арест - это мгновенный разительный переброс, перекид, перепласт из одного состояния в другое». И там же: «Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ. Каждый из нас - центр вселенной, и мироздание раскалывается, когда вам шипят: «Вы арестованы!»

Показалось, что жизнь кончилась. Там, куда её посылают, не будет стихов, не будет никакого духовного творчества. И она пишет заявление на имя наркома Ягоды, где просит подвергнуть её высшей мере наказания, т.е. расстрелять… Нарком Ягода, дрогнув, накладывает на письме резолюцию: "Не засылайте далеко". Ее засылают в Карлаг (Казахстан).

Лирические волны, слишком поздно!

Прощаться надо с песенной судьбой.

Я слышу рокот сладостный и грозный,

Но опоздал тревожный ваш прибой.

На скудные и жалкие вопросы

Ответы всё мучительней, всё злей.

Ты, жизнь моя, испорченный набросок

Великого творения, истлей! (1930)

Поразительно, но именно в лагере откроется перед ней мировое пространство истории. Здесь она расслышит голоса героев прошедших эпох, заставляющих поверить в неисчерпаемые возможности человеческого духа. Здесь она откроет в себе то, о чем раньше просто не догадывалась. Выдающимся русским поэтом Баркова становится не на “воле”, а в ГУЛАГе. Парадокс!

Еще много будут писать о разнообразии лагерной поэзии Барковой. О ее поразительном психологизме в раскрытии людей, очутившихся за колючей проволокой. О символической многомерности ее образа России. О ее вещих поэтических прогнозах. Впрочем, и сейчас понятно, что поэзия Барковой далеко опередила современную ей литературу в плане философско-социального, политического взгляда на будущее.

Русь.

Лошадьми татарскими топтана,

И в разбойных приказах пытана,

И петровским колочена опытом,

И петровской дубинкой воспитана.

И пруссаками заштурмована,

И своими кругом обворована.

Тебя всеми крутило теченьями.

Сбило с толку чужими уменьями.

Ты к Европе лицом повёрнута,

На дыбы над бездной вздёрнута,

Ошарашена, огорошена,

В ту же самую бездну и сброшена.

И жива ты, живым - живёхонька,

И твердишь ты одно: тошнёхонько!

Чую, кто-то рукой железною

Снова вздёрнет меня над бездною.

(Словно бы в наше “вздернутое” время написано это стихотворение “Русь”.) Дата под стихотворением — 1964-й...

Из Карлага Баркова вышла в 1939 году, жила в военные и первые послевоенные годы под административным надзором в Калуге. А в 1947 году снова оказалась в лагерях, на этот раз — воркутинских, по той же 58-й статье.

Все эти годы писала стихи, в лагерях появились две поэмы и более 160 стихотворений - это только уже известных, опубликованных в последние годы. И каких! Пожалуй, лучше всех свой духовный подвиг объяснила она сама и как раз в лагерных стихах:

Как дух наш горестный живуч,

А сердце жадное лукаво!

Поэзии звенящий ключ

Пробьется в глубине канавы.

В каком-то нищенском краю

Цинги, болот, оград колючих

Люблю и о любви пою

Одну из песен самых лучших.

Освободившись в 1956 году Баркова приехала в Москву, но столица встретила её неприветливо. Ни прописки, ни крыши над головой, она, несмотря на все хлопоты, не получила.

Анна Александровна вынуждена была принять приглашение своей сосидельницы Валентины Ивановны Сапагиной и поселилась в Штеровке Ворошиловградской области.

Всего один год передышки, свобода с поражением в гражданских правах. В это время Баркова пишет прозу, в которой ещё раз проявилась её потрясающая дальновидность. В повести «Как делается луна» Баркова представила сразу два будущих кремлёвских переворота: антихрущёвский заговор 1964 года и горбачёвскую перестройку 80-х.

Анна Александровна предостерегала современников, которые её не слушали: а подслушивали те, кому полагалось блюсти «идеологическую девственнось» рабов. В письме к московской знакомой Баркова отправляет сатирический рассказ о Молотове. Герой рассказа - Молотов - грубоватый, резкий, беспощадный. В результате доноса Баркова в третий раз арестована и отправляется в своё третье «путешествие».

Учетная карточка на А. Баркову

Третий срок (1957-1965гг.) проходит не в таких тяжёлых условиях, как раньше. Времена «оттепели» ненадолго коснулись и мест заключения. Анна Александровна, по возрасту и болезням находилась не на общих работах. Баркова с её тяжёлым характером, злым языком, непримиримостью к чужой подлости многих раздражает.

Началом реабилитации Барковой послужило то, что в очередном томе «Известий АН СССР» были опубликованы письма Луначарского к Барковой. Московские друзья ухватились за этот факт, как за соломинку. И начались долгие хождения по инстанциям, обратились к Фадееву, Твардовскому. И уже в начале брежневской эпохи вырвали Анну Александровну из лагеря. В 1965 году она реабилитирована и направлена в инвалидный лагерь в Потьму Мордовской АССР. Только в 1967 году Анна Александровна смогла вернуться в столицу, получив комнату в центре Москвы на Суворовском бульваре, в котором, как в камере, постоянно горел свет. Комнатка в коммуналке, решетка на окне.

В последние годы жизни

Наконец судьба подарила Анне Александровне несколько спокойных лет среди любимых книг, старых и новых друзей. В эти годы она непрерывно работала. Несколько раз предлагала свои стихи в разные московские журналы, но их нигде не принимали: «Нет оптимизма, нет жизнеутверждающего начала». Нигде ни строчки так и не появится в печати при жизни. А жить после третьего освобождения — еще десять лет.

Всю свою пенсию Баркова тратит на книги, оставляя немного на хлеб, масло, чай и сыр. Её привлекает в книгах то, что было свойственно ей самой - острота ума, наблюдательность, язвительность. Она любила философскую и историческую литературу. Но злой рок как будто тяготеет над бедной старухой. Сначала - болезнь горла - трудно глотать и, наконец, врачи сообщают, что у неё рак пищевода.

Умирала она долго и трудно. В больнице к неё относились удивительно, просто идеально, но с ней случилось то, что случалось со многими, кто побывал в тех местах, где побывала она. Один русский писатель сказал, что человек, побывавший там, если попадёт в больницу, не сможет выговорить слово «палата», а выговаривает «камера».

Опять казарменное платье,

Казённый показной уют,

Опять казённые кровати -

Для умирающих приют…

Меня и после наказанья,

Как видно, наказанье ждёт.

Поймёшь ли ты мои страданья

У неоткрывшихся ворот?

Расплющило и в грязь вдавило

Моё тупое колесо…

Сидеть бы в кабаке унылом

Алкоголичкой Пикассо!

Анна Александровна слишком любила жизнь и, конечно, боялась смерти, но когда почувствовала конец, просила отпеть её в церкви… Боялась забвения. Сознание того, что страшный опыт её жизни, равно как и опыт тысяч других товарищей по судьбе, не в силах изменить окружающего страшило её больше всего.

Пропитаны кровью и желчью

Наша жизнь и наши дела,

Ненасытное сердце волчье

Нам судьба роковая дала.

Разрываем зубами, когтями,

Убиваем мать и отца.

Не швыряем в ближнего камень -

Пробиваем пулей сердца.

А об этом думать не надо?

Не надо - ну так изволь:

Подай мне всеобщую радость

На блюде, как хлеб и соль.

1928

Первое однотомное собрание сочинений, 2002

Баркова выбрала судьбу неизвестной поэтессы, но она не желала быть поэтессой забытой. Пройти по всем мукам ада, умирать и воскресать, так любить и так ненавидеть и при этом остаться не услышанной - это ужасало Баркову.

Она отрицала комфортабельность в чём угодно, в том числе и в литературе. Поэтому её путь не мог никогда совпасть полностью с путём тех, для кого культура - родной дом, спасающий в самую трудную минуту от ледяного, жестокого ветра жизни. Баркова просто не могла существовать без этого ветра. Он был для неё поэзией. Он не может быть не услышан - метельно-мятежный голос Анны Барковой!

Хоть в метелях душа разметалась,

Всё отпето в мёртвом снегу,

Хоть и мало святым осталось, -

Я последнее берегу.

Пусть под бременем неудачи

И свалюсь я под чей-то смех,

Русский ветер меня оплачет,

Как оплакивал нас всех.

Может быть, через пять поколений

Через грозный разлив времён

Мир отметит эпоху смятений

И моим средь других имён.

Сборник Барковой 2009 г.

Баркова слишком любила жизнь в ее духовно-творческой сущности, чтобы отдать душу на заклание пессимизму. Боялась забвения, боялась остаться в памяти людей ведьмой на метле... Слава богу, стихи ее печатаются, книги издаются. Их читают. Они волнуют. Побуждают к сопереживанию. Сбывается пророчество поэтессы, написавшей в своих завещательных стихах: “Превыше всего могущество духа и любви”. Будем помнить этот завет Анны Барковой.Тернистый свой земной путь Анна Александровна Баркова прошла достойно, не потеряв лица.

Проповедовать новую истину,

Выходить за неё на позорище,

И сухими осенними листьями

Поразвеять свои сокровища.

А судьба у мессий обречённая,

Всеми тучами омрачённая.

Со смирением брать подаяние,

Верить в то, что увидят другие,

Всем пожертвовать, а в воздаяние —

Кандалы и колодки тугие.

А судьба у мессии не новая:

Быть голодным, холодным, истлевшим,

Быть распятым и всеми оплёванным,

Похороненным и воскресшим.

СТИХИ АННЫ БАРКОВОЙ

«Днем они все подобны пороху...»

Днем они все подобны пороху,

А ночью тихи, как мыши.

Они прислушиваются к каждому шороху,

Который откуда-то слышен.

Там, на лестнице... Боже! Кто это?

Звонок... К кому? Не ко мне ли?

А сердце-то ноет, а сердце ноет-то!

А с совестью — канители!

Вспоминается каждый мелкий поступок,

Боже мой! Не за это ли?

С таким подозрительным — как это глупо!

Пил водку и ел котлеты!

Утром встают. Под глазами отеки.

Но страх ушел вместе с ночью.

И песню свистят о стране широкой,

Где так вольно дышит... и прочее.

1954

Заклятие

Я в глаза твои загляну,

Я тебя навсегда закляну.

Ты не сможешь меня забыть

И тоску обо мне избыть.

Я с туманом — в окно — в твой дом

И в тумане истаю седом.

Ты пройдешь по знакомым местам

В переулках темных, глухих

Ты услышишь вот эти стихи.

И увидишь: я жду на углу

И рассеюсь в вечернюю мглу.

Я тебя навсегда закляну.

Я в твоем, ты в моем плену.

1974

Восемь лет, как один годочек

Восемь лет, как один годочек,

Исправлялась я, мой дружочек.

А теперь гадать бесполезно,

Что во мгле — подъем или бездна.

Улыбаюсь навстречу бедам,

Напеваю что-то нескладно,

Только вместе ни рядом, ни следом

Не пойдешь ты, друг ненаглядный.

1955

***

Люблю со злобой, со страданьем,

С тяжёлым сдавленным дыханьем,

С мгновеньем радости летучей,

Из антологии Евгения Евтушенко «Десять веков русской поэзии»

Мало кто помнит, что одной из самых издаваемых иностранных книг в сталинском Советском Союзе, да еще в прекрасных переводах, был роман Анатоля Франса «Боги жаждут». На его страницах вершилось самопожирание якобинства, озверелый рев толпы приветствовал казни «врагов народа», вчерашние обвинители становились завтрашними жертвами, а их обвинители - жертвами послезавтрашними, в точности как в годы нашего родного террора.

Невозможно представить, чтобы сегодня этой книгой зачитывался какой-нибудь 9-летний мальчик. Но в 1941 году именно в 9-летнем возрасте, только-только закончив первый класс, я раскрыл с упоением и ужасом том морковного цвета с названием «Боги жаждут», выпущенный издательством «Аca-demia», пытаясь понять, куда исчезли оба моих дедушки и почему об этом избегают говорить взрослые.

Но не одному мне эта зарубежная книга объясняла нашу собственную историю. В 1931 году, за год до моего появления на свет, роман Анатоля Франса, резонировавший демонической перекличкой французской и русской революций, читала 30-летняя Анна Баркова - Анна Третья в русской поэзии после Анны Буниной (1774-1829) и Анны Ахматовой (1889-1966):

Отношусь к литературе сухо,

С ВАППом правоверным не дружу
И поддержку горестному духу
В Анатоле Франсе нахожу.

Боги жаждут… Будем терпеливо
Ждать, пока насытятся они.
Беспощадно топчут ветвь оливы
Жадные до крови наши дни.

Всё пройдет. Разбитое корыто
Пред собой увидим мы опять.
Может быть, случайно будем сыты,
Может быть, придется голодать.

Угостили нас пустым орешком.
Погибали мы за явный вздор.
Так оценим мудрую усмешку
И ничем не замутненный взор.

Не хочу глотать я без разбора
Цензором одобренную снедь.
Лишь великий Франс - моя опора.
Он поможет выждать и стерпеть.

В 1918 году, после шестого класса гимназии, Анна Баркова поступила на работу в редакцию ивановской газеты «Рабочий край». Переоделась в платье женщины-работницы - черное и длинное. Псевдонимом себе выбрала метафору - Калика Перехожая. А на вопрос, какая обстановка ей была бы полезной для творчества, пророчески шутканула: «Каторга!»

Первый и единственный прижизненный сборник стихов Анны Барковой «Женщина» вышел в 1922 году с предисловием А.В. Луначарского:

«Посмотрите: А.А. Баркова уже выработала свою своеобразную форму, - она почти никогда не прибегает к метру, она любит ассонансы вместо рифм, у нее совсем личная музыка в стихах - терпкая, сознательно грубоватая, непосредственная до впечатления стихийности.

Посмотрите: у нее свое содержание. И какое! От порывов чисто пролетарского космизма, от революционной буйственности и сосредоточенного трагизма, от острого до боли прозрения в будущее до задушевнейшей лирики благородной и отвергнутой любви».

Луначарский пригласил Анну Александровну на работу в свой секретариат, даже дал ей угол в собственной квартире в Кремле. Но однажды из разговора Луначарского с Богдановым о Ленине до нее долетела фраза, высветившая изнанку революции. Эту фразу Баркова сохранила в стихах:

Вот за кровавые утраты

Достигнутая нами цель:

Да, он великий был диктатор,

Таким, пожалуй, был Кромвель.

Пораженная цинизмом коридоров власти, она потеряла доверие и к своему меценату, а в письме к подруге саркастически заметила, что иногда ей хочется поджечь его кремлевскую квартиру. Гэпэушники перехватили письмо и передали Луначарскому. Тот объявил Барковой, что она больше не может у него работать. Но, может быть, еще раньше она сама решила уйти из Кремля, когда по ней скользнул хозяйский взгляд прибирающего власть к рукам Сталина и она вспомнила, как Анатоль Франс описал Марата: «Он смотрел вокруг желтыми пронизывающими насквозь глазами, как будто выискивал в этой охваченной энтузиазмом толпе врагов народа, которых надлежало разоблачить, изменников, которых надлежало покарать».

Постепенно перед нею стали закрываться прежде открытые двери. Стихи ее всё горчали и горчали.

Пропитаны кровью и жёлчью
Наша жизнь и наши дела.
Ненасытное сердце волчье
Нам судьба роковая дала.
Разрываем зубами, когтями,
Убиваем мать и отца,
Не швыряем в ближнего камень -
Пробиваем пулей сердца.
А! Об этом думать не надо?
Не надо - ну так изволь:
Подай мне всеобщую радость
На блюде, как хлеб и соль.

Дорогу на каторгу она выкладывала собственными стихами. Вот ее календарная лагериада: первые пять лет (1934-1939) она заканчивает в Карлаге; затем - больше восьми лет отбывает в Абезе, близ Полярного круга (1948-1956); наконец, семь лет - в сибирских и мордовских лагерях (1958-1965).

Запрошенная в лихой молодой шуточке каторга в единственном числе не получилась. Каторг оказалось много. Вот описание одной из них:

С 1965 года Баркова живет в Москве. Но ни строчки ей уже не удастся напечатать. В редакциях вечной лагернице могли посоветовать лишь одно: отказаться от собственной жизни, от своего трагического опыта. На это она в одном из писем ответила:

«Стать выше ненависти? Стать выше 30 лет своего рабства, изгнанничества, преследований, гнусности всякого рода? Не могу! Я не святой человек. Я - просто человек. И только за это колесница истории 30 лет подминала меня под колеса. Но не раздавила окончательно. Оставила сильно искалеченной, но живой».

Перед смертью больничная палата стала ей казаться тюрьмой. Однажды она спустилась с третьего этажа и упала внизу. Когда ее подобрали, она рвалась догонять свою партию, от которой будто бы отстала после бани.

Тюрьма и лагерь могут отнять у человека всё, кроме Бога и поэзии - этого спасительного и самого живучего на свете искусства. Поэзия обладает запоминаемостью, потому что мыслит музыкой слов. Чужие стихи можно читать и без книг в руках. Писать стихи можно и без карандаша и бумаги - только в памяти. Поэзия не конфискуема, потому что нельзя конфисковать память. Поэзия невыдираема из души, как совесть. Одна запомненная на всю жизнь поэтическая танка, которая уместится на детской ладошке, может весить больше, чем все военные танки мира. Поэтов могут убивать, но поэзия неубиваема. Поэты неунижаемы, даже если их унижают. Поэтов могут изгонять, как было еще с Данте, но их поэзия неизгоняема. Вся расстрельно-пыточная система оказалась беспомощной перед поэзией. Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Марина Цветаева, многие другие, и среди них Анна Баркова, - не жертвы, а победители. Искалеченные, но живые.

Старуха

Нависла туча окаянная,

Что будет - град или гроза?

И вижу я старуху странную,

Древнее древности глаза.

И поступь у нее бесцельная,

В руке убогая клюка.

Больная? Может быть, похмельная?

Безумная наверняка.

Куда ты, бабушка, направилась?

Начнется буря - не стерпеть.

Жду панихиды. Я преставилась,

Да только некому отпеть.

Дороги все мои исхожены,

А счастья не было нигде.

В огне горела, проморожена,

В крови тонула и в воде.

Платьишко всё на мне истертое,

И в гроб мне нечего надеть.

Уж я давно блуждаю мертвая,

Да только некому отпеть.

Загон для человеческой скотины.

Сюда вошел - не торопись назад.

На нарах бирки. На плечах - бушлат.

И воровская судорога встречи,

Случайной встречи, где-то там, в сенях.

Осудит лишь скопец или монах.

На вахте есть кабина для свиданий,

С циничной шуткой ставят там кровать:

Позволено с законным мужем спать.

Страна святого пафоса и стройки,

Возможно ли страшней и проще пасть -

Возможно ли на этой подлой койке

Растлить навек супружескую страсть!

Под хохот, улюлюканье и свисты,

По разрешенью злого подлеца…

Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,

Так честно пробивающий сердца.

Опять казарменное платье,

Казенный показной уют,

Опять казенные кровати -

Для умирающих приют.

Меня и после наказанья,

Как видно, наказанье ждет.

Поймешь ли ты мои терзанья

У неоткрывшихся ворот?

Расплющило и в грязь вдавило

Меня тупое колесо…

Сидеть бы в кабачке унылом

Алкоголичкой Пикассо…

О, если б за мои грехи

Без вести мне пропасть!

Без похоронной чепухи

Попасть к безносой в пасть!

Как наши сгинули, как те,

Кто не пришел назад.

Как те, кто в вечной мерзлоте

Нетленными лежат.
1972

Тоска российская

Отрывок

Нет, мы не Божьи дети,

И нас не пустят в рай,

Готовят на том свете

Для нас большой сарай.

Там нары кривобокие,

Не в лад с доской доска,

И там нас ждет широкая

Российская тоска.

Анна Третья

Кто была ты - Анна Баркова?

Транссибирка, бирка, барак…

Говорил один бритоголовый:

«Баба в лагере - это не ново.

Порешили мы - только хреново:

“Эту - можно и нужно. Верняк ”.

Но бодливая эта корова -

та, что в лагерь привез товарняк,

так боднула ногой за два слова,

что согнулся один блатняк,

словно он вопросительный знак.

Всем она была не чета нам.

Не терпела в погонах зверья.

Франса нам Анатоля читала,

франссибиркой себя звала.

Ум дворянский, а дочка швейцара.

Не разыгрывала комиссара,

хоть была с Луначарским на «ты».

И нас чтением так потрясала,

что дарили ей зэки цветы.

Справедлива была, но сурова.

А писала стихи фартово.

Пробивала всю душу, готова

Даже повар-кавказец в столовой

что-то сделал ей вроде плова,

называл ее «баба-кунак».

Поэтесса Анна Баркова (1901 - 1976, неизвестная российская поэзия) felix_mencat wrote in July 16th, 2015

С сайта gay.ru

В 1901 г. родилась поэтесса Анна Баркова

Поэтесса Анна Баркова, чье творчество воспринималось в 1920-е годы как революционная альтернатива молитвенной лирике Анны Ахматовой, около тридцати лет жизни провела в сталинских лагерях. Пройдя сквозь тюрьмы и ГУЛАГ, она в полной мере осознала свою гомосексуальность и нашла духовное оправдание своего лесбиянизма в полемике с "Людьми лунного света" Василия Розанова. Над этой книгой Баркова много размышляла в своих дневниках конца 1950-х годов. "В отношении к сексу и браку он (Розанов) в чем-то, безусловно, прав. Я понимаю это. Но правота его меня, человека "лунного света", чертовски раздражает..."

В конце 1934 г. её арестовывают в первый раз и заключают на пять лет в Карлаг (1935-1939) , в 1940-1947 гг. она живёт под административным надзором в Калуге, где в 1947 г. её арестовывают повторно и на этот раз заключают в лагерь в Инту, где она находится до 1956 г. В этот период поэтесса писала о себе так

Да. Я стала совсем другая,
Не узнают друзья меня.
Но мороз иногда обжигает
Жарче солнца, больнее огня.
1954

В 1956-1957 годах жила на Украине в поселке Штеровка близ города Луганска.

13 ноября 1957 года, несмотря на «оттепель», её арестовывают в третий раз (как и прежде, по обвинению в антисоветской агитации) и заключают в лагерь в Мордовии (1958-1965).

С 1965 года живёт в Москве, в коммунальной квартире, получая небольшую пенсию.

Все эти годы Анна Баркова продолжает писать стихи, многие из которых достигают большой художественной силы и входят в число важнейших документов «лагерной литературы» советского периода.

Публикация её произведений началась только в 1990-е гг.; несколько сборников стихов были изданы в Иванове и в Красноярске.

«Героям нашего времени / Не двадцать, не тридцать лет.

Анна Баркова

Тем не выдержать нашего бремени, / Нет!

Мы герои, веку ровесники, / Совпадают у нас шаги.

Мы и жертвы, и провозвестники,/ И союзники, и враги.

Ворожили мы вместе с Блоком, / Занимались высоким трудом.

Золотистый хранили локон / И ходили в публичный дом.

Разрывали с народом узы / И к народу шли в должники.

Надевали толстовские блузы, / Вслед за Горьким брели в босяки.

Мы испробовали нагайки / Староверских казацких полков

И тюремные грызли пайки / У расчетливых большевиков.

Трепетали, завидя ромбы / И петлиц малиновый цвет,

От немецкой прятались бомбы, / На допросах твердили «нет».

Мы всё видели, так мы выжили, / Биты, стреляны, закалены,

Нашей Родины, злой и униженной, / Злые дочери и сыны.»

Она и фантастику писала:

К фантастическим темам Баркова была склонна всю жизнь. Начиная от фантастического рассказа «Стальной муж» (1926), до антиутопии «Освобождение Гынгуании» (1957) и повести «Восемь глав безумия» (1957), в которой современный Мефистофель в обличье бывшего советского служащего, пребывающего на пенсии и удящего рыбу в местном пруду, рассказывает, как он общался с министром сталинской госбезопасности и самим Адольфом Гитлером, предлагает совершить автору путешествие во времени и пространстве, и собеседники отправились в будущее, в его альтернативные варианты - либерально-демократический и милитаристско-коммунистический миры.

Какие сильные стихи:

Где верность какой-то отчизне
И прочность родимых жилищ?
Вот каждый стоит перед жизнью -
Могуч, беспощаден и нищ.

Вспомянем с недоброй улыбкой
Блужданья наивных отцов.
Была роковою ошибкой
Игра дорогих мертвецов.

С покорностью рабскою дружно
Мы вносим кровавый пай
Затем, чтоб построить ненужный
Железобетонный рай.

Живет за окованной дверью
Во тьме наших странных сердец
Служитель безбожных мистерий,
Великий страдалец и лжец.

Все стихи анны барковой. Где верность какой-то отчизне

Публикации

Последние

Это нужно знать